Аттила, Бич Божий
Шрифт:
Внезапно поперечный поток вынес скиф на середину реки, и Аттиле каким-то чудом удалось схватиться за протянутое Аэцием весло. С трудом выбравшись из седла, он позволил другу втянуть себя в лодку, после чего, вдвоем, они затащили в скиф и юношу; подхваченного течением коня спасти им было уже не по силам. Взяв в руки лежавший на дне лодки багор, Аттила устроился на корме и приказал Баламиру, спасенному соплеменнику, усесться ближе к носу.
— Выровняй лодку, — услышал сквозь рев стремительно бегущей воды Аэций голос Аттилы. — От этого зависят наши жизни.
— Почему бы мне просто не начать грести к берегу?
— Слишком поздно: нас уносит течением. Придется попытаться проплыть через Железные Ворота.
— А это опасно?
Аттила криво ухмыльнулся.
— Молись своему трехголовому богу, мой друг, — пройти через Железные Ворота не удавалось еще никому. По крайней мере, живым.
Отвесные
Наполнивший воздух зловещий рокот вернул Аэция в суровую реальность. Их лодка летела прямо на скалу, острые клыки которой росли, казалось, прямо из воды. Мгновение — и, закружившись в водовороте, они отчаянно замахали веслами и баграми, пытаясь удержать скиф посреди бегущего между огромными валунами потока.
— Получилось! — завопил Аэций, не скрывая ликования, когда, целых и невредимых, их выбросило из бурлящего вихря в тихие воды, напоминавшие плавно текущий мельничный пруд. Но Аттила указал пальцем вперед, и Аэций увидел, что река исчезла за стеной водяной пыли. Секундой спустя, наполовину ослепленный брызгами и оглушенный грохотом падающей воды, он снова закричал, но уже от ужаса: скиф стремительно падал вниз.
Подобных порогов оказалось несколько: лодка плавно перелетала из одного в другой, зачерпывая воду и время от времени наскакивая на скалы, не разбиться о которые удавалось лишь благодаря четкому взаимодействию Аттилы и Баламира, так рьяно отталкивавшихся от утесов баграми, что те в конце концов согнулись в дугу.
Закончилось все как-то вдруг. Преодолев последнюю стремнину, скиф вынырнул в широкий и тихий плес. Сила духа, удача, рассудительность и искусство данубийских шлюпочных мастеров помогли им пройти через Железные Ворота.
На следующем собрании Совета гунны единогласно поддержали выдвинутое Руа предложение помочь Аэцию вернуть утраченную власть.
Возвращаясь из императорского дворца в разбитый на вновь реквизированной вилле недалеко от Равенны штаб, Аэций напевал себе под нос солдатскую песню «Лалаге» [18] . Встреча с Плацидией прошла под его диктовку. Униженная и разъяренная, императрица вынуждена была пойти на его условия, и не только произвела его в ранг патриция, но и сделала магистром как пехоты, так и конницы. Короче говоря, он стал императором во всем, за исключением имени. Свежеиспеченный магистр армии рассмеялся и пустил Буцефала легким галопом; заполучив на свою сторону гуннов, он не оставил Плацидии выбора. Более того, подумал Аэций, не составило бы особого труда низложить Валентиниана и самому примерить императорский пурпур. Но нет: нужно сохранять благоразумие. Пока этот молокосос сидит на троне, соблюдается конституционная стабильность, а реальной власти у меня теперь и так будет в избытке.
18
Более известная как «Песня римского центуриона». (Примеч. пер.)
Теперь он мог сосредоточиться на осуществлении собственных планов. Они были простыми: предпринять шаги, необходимые для утверждения его в роли истинного хозяина Галлии. Удалось ведь Караузию, пусть и было это очень давно, стать таковым в Британии! Бонифация больше нет, Равенна — у него в кармане, с гуннами заключен союз, — похоже, в империи нет силы, способной его остановить! Нужно поскорее забыть всю ту высокопарную риторику, что лилась из его уст, когда он твердил Литорию о необходимости возврата Африки et cetera. Тогда он просто хотел представить себя в качестве «Спасителя Республики». Фактически империя обречена; лишь слепые глупцы, каким был и Бонифаций, этого не замечают. Нужно спасать все, что можно, пока корабль государства не разбился о скалы.
С трудом Аэцию удавалось
Позднее, в год, когда Аэций стал «Властителем западных римлян» (как принялись величать его писатели), и в тысяча сто восемьдесят седьмой год с основания Рима [19] , он узнал, что Руа умер и Аттила наследовал гуннский трон.
Часть вторая
Константинополь
434 — 450 гг
Глава 17
Нет у них ни храмов, ни святилищ, нельзя увидеть покрытого соломой шалаша, но они втыкают в землю по варварскому обычаю обнаженный меч и благоговейно поклоняются ему, как Марсу, покровителю стран, в которых они кочуют.
19
443 г.
Венчающий прочный деревянный пьедестал Священный Скимитар блестел в лучах бледного весеннего солнца. Выезжая из лагеря гуннов в сопровождении верного проводника, веселого одноглазого грека, Аттила взглянул на сияющий клинок и улыбнулся про себя. Много лет назад этот меч подарил ему пастух, выкопавший грозное оружие из земли после того, как одна из его коров порезала ногу о выступавшее из травы лезвие. Аттила отложил подарок, да и забыл о нем, но потом, уже став соправителем вместе со своим братом, Бледой, подумал, что меч может стать символом его возросшей власти. Дело в том, что клинок обладал неким удивительным свойством, наделявшим его в глазах простодушных кочевников магической силой. Выкованный из железа, он, тем не менее, не поддавался ржавчине [20] . Очищенный от грязи, в которой пролежал невесть сколько десятилетий, Скимитар засиял так, словно только что вышел из кузни оружейника, и с тех пор неизменно сохранял чистый, незамутненный блеск. Гунны традиционно почитали воткнутое в землю обнаженное оружие. Священный Скимитар, объединивший в себе древний обычай и магическую силу, мог, по мысли Аттилы, сделаться ценным дополнением создаваемой им легенды.
20
Вероятно, за счет добавления в него при изготовлении хрома — металла, являющегося сегодня необходимым компонентом в процессе производства нержавеющей стали.
Эффект, который произвело появление меча на гуннов, превзошел все ожидания. После испытательного периода, в течение которого оружие подверглось воздействию стихий и доказало свою неуязвимость, соплеменники приняли клинок как одно из олицетворений их воинственного бога Мурдука, а его владельца наделили полубожественным статусом. Это, рассчитывал Аттила, должно было дать ему немалое преимущество в обозначившейся между ним и Бледой борьбе за власть.
В голове Аттилы постепенно складывался план достижения его народом великого будущего, построения державы, которая раскинулась бы на огромных степных просторах, от Римской империи до Китая. Дабы не разделить печальную участь бесчисленных кочевых племен прошлого, быстро добивавшихся кратковременного успеха и поглощенных или раздавленных затем очередной катящейся на запад волной, народ обязан создать письменные законы и развивать властные институты. Без этого, полагал Аттила, достичь долговременной стабильности невозможно. Рим простоял сотни лет, Китай — тысячи; так почему бы империи гуннов не пережить и тех, и других? При условии, конечно, что им удастся создать прочную, жизнеспособную основу и направить энергию растущего населения в полезное русло. Почему бы и нет? И кто, как не его друг Аэций, нынешний правитель западных римлян, лучше других способен помочь ему заложить фундамент такой империи?