Аукцион: Лот № 666
Шрифт:
Усяма(силится сдвинуть трон с места — не удается). Дядя Лён, гавариш… биль харёши?
Фидель. Он был не хорошим, хозяин, — он был очень хорошим, хозяин!
Усяма(с ожесточением раскручивает гайку). Пилад…
Фидель. После чего все члены ленинского политбюро крепко, по-мужски целовались и, гуськом, по одному ползли туда, к Ленину в мавзолей…
Усяма(силится сдвинуть трон с места). Памаги мая, сволич такой…
Сдвигают трон, открывается
Усяма. Пашёль.
Фидель(испуганно на него смотрит). Куда?..
Усяма. Твая перьви, мая за твая.
Фидель(пятится). Я — первый?..
Усяма достает из-под паранджи плетку.
Но, хозяин… я очень боюсь мертвецов… я, хозяин…
Усяма. Пес… (Оттягивает его плеткой).
Фидель. Ай… (Убегает в тень).
Усяма(отыскивает его фонариком в темноте и оттягивает плеткой). Евнухь… Ишякь… Пракляти шякаль…
Несчастный скопец, «ойкая и яйкая», мечется по комнате, пока не исчезает в вечной дыре. Усяма скрывается следом. Возникают, ведомые тонким фонарным лучом, Франциско с Рэйчел. И тоже лезут в подпол. Зажигается яркий свет. Педичев в нижнем белье, Нюра в ночной рубашке до пола.
Нюра. Федор Кузьмич, будем брать?
Педичев. А то!..
Свет уходит. Тут самое время сменить обстановку.
Картина четвертая
В холодном свету мавзолея имени В.И. Ленина на постаменте в гробу аккуратно лежит, как живой, сам Ильич. Слышно, куранты гулко бьют полночь. С последним ударом вождь мирового пролетариата резко садится. Приличный по виду из гроба костюм на нем моментально превращается в лохмотья; трижды громко чихает и высмаркивается в свой знаменитый галстук.
Ильич(наконец, отчихавшись, ежится и бормочет заиндевелыми губами). Будь здоров, будь здоров, будь здоров… Хотя, о каком тут здоровье… Злая насмешка и только!.. О-о, ненавистный склеп, дом скорби, узилище пламенного революционера… обитель уныния и тоски… Мавзолей… пирамида… бездарный кубизм в бетоне и мраморе… чертово изобретение товарища Джугашвили-Сталина, можно сказать, десятый круг ада… (Вытягивает перед собой руки, разглядывает лохмотья). Даже товарищу Данте Алигьери… выдающемуся поэту итальянского возрождения такое и в голову не приходило…
Спрыгивает на пол, ёжится, встряхивается, помахивает руками, изображая физические упражнения, и неуклюже попрыгивая на месте.
О, порождение огненной гиены… исчадие ада… о, воплощенное зло!
Выпотрошил меня до кишок, как пасхальную курицу, или рождественского гуся, и выставил тут для всеобщего обозрения!
Как хищного злобного зверя в зверинце!
Как какого-нибудь закоренелого преступника у позорного столба!
Как распутную девку для публичного покаяния!..
Тот ли я нынче, кого не сломили аресты и тюрьмы?
Холод, голод и лишения?
Беспросветные дни и годы вынужденной эмиграции в Лондоне и Париже, Женеве и Варшаве?
Безрадостное
Тот ли я ныне, что рьяно возглавил и совершил Великую Октябрьскую Социалистическую революцию?
О, я не тот!..
Уж лучше распял бы, как Понтий Пилат распял Иисуса Христа! Чем я не Христос?
Или отправил бы на гильотину — куда Максимилиан Робеспьер отправил Жорж Жака Дантона! Чем я не Дантон?
Или четвертовал бы — как Екатерина Вторая четвертовала Емельяна Пугачева на Болотной площади…
Все лучше — чем зябнуть в холодной обители и сгорать от стыда на виду миллионов рабочих, крестьян и примкнувшей к ним трудовой интеллигенции.
Однако же, холодно, брр…
Осторожно приподнимает тяжелую полу красного бархата, ниспадающего с постамента, достает бутылку шотландского виски.
Посмотрим-ка, что мне… (Разглядывает бутылку). Вот… дар от шахтеров угнетенной Шотландии… виски… с клопами… Написано, что помогает… от бесплодия… (Откупоривает, прикладывается; еще прикладывается; возвращает бутылку на место, откуда взял, достает шампанское, с удовольствие разглядывает). Шампанское, о, из Парижа! Поля Елисейские, девочки — ах! (Извлекает сало на свет и принюхивается). О-це дило… с ридной нэньки Украйны… свиноферма имени меня… який шмат сала… А запах!.. (Достает еще и диковинную бутыль, вытаскивает пробку, принюхивается). Хванчкара от виноделов города Гори… (Прикладывается). Родины генералиссимуса… (Еще прикладывается). Покуда мы тут куковали вдвоем вечность с Иосифом Виссарионовичем Сталиным-Джугашвили, дня не проходило без Хванчкары, Мукузани, Киндзмараули… И закуска была — превосходная! Лоббио, припоминаю… Мы еще спорили: с одним «бэ» лобио или с двумя… Я говорил, что с одним, он же настаивал на двух… Лоббио! Впрочем, ему виднее… А сациви, заметить тут, с курицей — форменное архиобъедение!.. Чахохбили, хинкали, аджап-сандал!.. (Грустно вздыхает). После, будь он неладен, ХХП-го съезда Коммунистической Партии Советского Союза меня уже так тут не балуют — жаль!..
Умолкает внезапно и прислушивается.
Эти шорохи сводят меня с ума… Крысы, должно быть, кремлевские…
Еще прислушивается.
Впрочем, шаги… Кто бы это мог быть?.. Ах, до чего я устал!..
Спешно возвращает дружеские дары обратно, запрыгивает в гроб, приводит в порядок одежду и замирает в привычной позиции.
Из какого-то невидимого угла на свет, наконец, выползает на четвереньках Фидель с футляром от контрабаса.
Фидель(громко шепчет). Хозяин, сюда!.. Сюда, сюда, хозяин!..
Из той же щели выползает на четвереньках существо в парандже — Усяма, поднимается было и немедленно падает перед гробом с вождем мировой революции ниц.
Усяма. О, вилики Аллях, мая ни верить своя глязя…
Фидель. Хозяин, хозяин, нам следует очень поторопиться… (изо всех сил силится поднять его на ноги).