Аустерия
Шрифт:
Старый Таг распрямился.
Он стоял как раз над четвертой ступенькой. И упал бы, если б вовремя не очнулся.
Быстрым шагом вышел из сеней во двор.
Во дворе торчало вверх двойное дышло, обод колеса сверкал, а повозка почти вся оставалась в тени.
Лошадь пекаря Вола мотала головой в мешке. Из торбы с овсом торчали только остроконечные уши. Лошадь фыркала.
Белый кот потерся о ноги старого Тага. Потом вдруг отпрыгнул и исчез в саду за коровником.
Старый Таг обо что-то споткнулся, посветил фонарем. Это был
С крыши сарая, служившего также коровником, скатывалась серебряная луна. Изнутри повеяло теплым запахом молока и навоза. Желтый свет выхватывал из темноты головы и туши разлегшихся по-царски коров. Две коровы, одна белая, другая рыжая, жевали во сне. Явдоха сегодня не подстелила им свежей соломы. Она не спала. Старый Таг это почувствовал, не видя ее, сразу же, едва переступил порог. Только сейчас глянул украдкой. Явдоха лежала на подстилке над яслями, лежала на животе, подперев руками голову, в одной только рубашке, до половины прикрывающей груди. Во рту поблескивали влажные зубы.
— Не спишь еще? — спросил Таг.
Явдоха ничего не ответила.
— Где лесенка? — спросил он.
— А вон тамка…
— Как же ты залезла?
Лесенка была прислонена к снопам обмолоченного жита.
На верхней перекладине стояла Бланка. На нижней, на одной ноге, уже собираясь спрыгнуть, — гусар. Убежал, да недалеко.
Фотограф Вильф держался поодаль, но, увидев старого Тага, приблизился, подбежал, придерживая съехавшую набок широкополую шляпу. И остановился перед самой лесенкой.
Гусар соскочил на землю, козырнул и повернулся через плечо.
Бланка осталась наверху.
— Уберите фонарь, слепит глаза, — сказала она.
Старый Таг заслонил фонарь рукой.
— Теперь не слепит? — спросил.
— Спасибо. Слава Богу, что вообще кто-то пришел. Слава Богу, что вы пришли. Скажите ему…
— Кому? — спросил старый Таг.
— Ему. — Бланка показала пальцем на мужа. — Пожалуйста, скажите ему, что… — Бланка хватала ртом воздух.
— Кстати, — пришел ей на помощь старый Таг, — цадик как раз спрашивал, где отец убитой девушки, невинной девушки, которую убили казаки, которая, возможно, стала искуплением для всего Израиля.
Вот-вот! — обрадовалась Бланка. — Сами ему скажите. Его дочь убили казаки… — Приподняв одной рукой широкую юбку, а второй держась за лесенку, она стала торопливо спускаться. — Дочь умерла. А ему всё чего-то мерещится! Стыд какой! Отец, называется! В такую минуту думать только о таких вещах!
— Бланка!
— Что — Бланка?
— А гусар этот?
— Прошу тебя, даже не подходи!
— Скажи только одно слово.
— Что тебе нужно?
— Гусар этот?..
— Гусар? Я знаю? Откуда мне знать? Я что, с ним знакома? Впервые вижу. Или я по-венгерски умею? Слова сказать не могу!
— Бланка!
Бланка остановилась на полдороге.
— Скажите ему, что я для него никакая не Бланка. С сегодняшнего дня всё — конец!
—
— А так! Как я могу? Уже не могу. Я уже не могу так жить. Ни минуты покоя. Сюда не смотри! Туда не смотри!
— Я тебе так говорил? Когда?
— Необязательно было говорить! Я видела.
Старый Таг высоко поднял конюшенный фонарь:
— Где этот психованный гусар?
Задняя дверка была открыта. Из сада повеяло холодом. Черные деревья, кусты; поблескивала нескошенная трава, теребимая легким ветерком.
— Перепрыгнул? Опять через что-то перепрыгнул? Кажется, через забор. Был гусар, нет гусара. И опять все в порядке. Нечему удивляться, господин Вильф. А Бланка пусть идет наверх спать. Только тихо, а то у моей невестки голова болит. А вы, господин Вильф, посидели бы немножко возле покойной дочери. — Старый Таг втянул голову в плечи. — Жену оставьте в покое. Нечему тут удивляться. Ибо таков путь женщины. Женщина ест, утирает уста и говорит: я не сделала ничего плохого. Может, и вправду так. Да и что тут можно поделать? Сказано: «Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы». Даже Аристотель, величайший из мудрецов, говорил, что мир подобен весам: упади на чашу одним зернышком больше, земля бы перевернулась. А сам Аристотель попался в сети красивой женщины и погиб. Если уж великий мудрец может оступиться, что говорить о таком глупом создании, как женщина?
Бланка и фотограф Вильф уже стояли рядом и разговаривали. Что ж, она не худшая из женщин.
Старый Таг залез на лесенку, прислоненную к стене обмолоченных снопов, стал сбрасывать вниз солому. Посмотрел на подстилку. Явдохи не было.
— Помогите мне отнести солому в кухню. Там маленькие дети ждут. Помирились, и слава Богу. Главное, чтобы в доме был покой. И слава Богу, что гусар убежал. Одной заботой меньше. Господин Вильф, выгляните в ту дверку, нет ли его, случайно, в саду. Если казаки его тут найдут, ему ничего не сделают, а вот меня повесят.
— Его могут поймать? — Бланка отпрянула от мужа.
— Могут.
— Ты слышала: ничего ему не сделают, — успокаивал ее фотограф Вильф.
— Да это же человек!
— Верно! — согласился старый Таг. — Прошу вас, возьмите по два снопа.
— Охотно! Охотно! Ты не бери, Бланка! Я возьму твои.
— Идите. Я сейчас приду.
Старый Таг сошел вниз. Поднял фонарь и осветил коровник.
— Как ноги, Бланка, — болят еще?
Бланка подобрала валяющиеся во дворе ботинки — сперва один, потом второй.
Старый Таг подождал, пока они скроются в сенях. Задул фонарь.
— Явдоха!
Никто не отозвался.
Старый Таг вышел через заднюю дверку в сад. Позвал негромко:
— Явдоха!
Зашелестел куст. Прибежала, шумно дыша, Явдоха.
— Ты где была?
Явдоха фыркнула:
— А вам заси?!
— Ты!
— Пусты, черт старый!
— Иди ложись спать! И чтоб никуда не смела уходить!