Аустерия, Стрыйковский Юлиан

Аустерия

на обложку

Стрыйковский Юлиан

Шрифт:

Когда кантор, сын кантора, закончил, стало тихо.

Первым заговорил владелец магазина модельной обуви Апфельгрюн:

— Мы-то еще вовремя убежали и успели спрятаться в лесу. Но интересно, как они выглядят, эти казачьи кони? Как, собственно, такая казачья лошадь выглядит?

— Тоже мне вопрос! — пожал плечами владелец концессии на торговлю табачными изделиями и лотерею Притш. — Лошадь — она везде и всю жизнь лошадь.

Апфельгрюн молча смерил Притша взглядом.

Кантор, сын кантора, высунулся за пределы светлого круга. Сморщил нос и прищурился, чтобы разглядеть, кто из сидящих в темном углу спрашивает. Поблескивающие стеклышки

очков, круглая физиономия под круглым котелком, белый воротничок, черная бабочка на белой манишке — это он заметил сразу, как только вошел. Все, видно, сидели тут уже давно. Головы покачивались над столом, как воздушные шарики, а во главе стола, будто у себя дома, за субботней или праздничной трапезой — его он тоже сразу заметил, — сидел, развалившись, переплетчик Крамер. Каждый поймет, что у него сын — доктор. Все вернулись. Никому не удалось убежать. Не только ему с этой его ногой. Кудрявая жена Крамера сидит неподвижно, голова высоко поднята. Скрестила руки в сборчатых рукавах; дочка Роза тоже скрестила, и рукава у нее тоже сборчатые, но не такие пышные. Вся семья спокойна. Асиных родных за столом не видно, ни фотографа Вильфа, ни Бланки, мачехи. Неужели никто ничего не знает? А где Бум? Но чем виноват кудрявый Бум? Что мальчик мог сделать? Разве есть что-нибудь лучше и краше жениха с невестой? Рано или поздно родителям пришлось бы подписать брачный контракт и сыграть красивую, многолюдную, шумную свадьбу. Еще стреляли, он еще лежал в канаве, когда Бум выносил девочку из леса. Такой лес и такую канаву в жизни не забудешь. Будет потом о чем рассказывать детям и детям детей. Мало тебе было, ну так получай, вот она, война! И без того жизнь с этим пением ломаного геллера [34] не стоила. А тут еще и война! Жизнь. Сколько ее еще осталось, этой жизни? Про девочку не сказать было, что убитая. Может, просто устала. Невеста! Невеста! Смотри, как Бумек тебя любит! Погодите еще, погодите, подожди, пока мачеха поведет тебя под хупу, [35] вокруг родные, близкие, на тебе платье с фатой, легкой как воздух, слезы текут по лицу, ах, чем больше слез утрет тебе свекровь, тем больше счастья подарит Господь. Ой, плачь, плачь, невеста, ублажай Бога слезами, да смилуется Он над нами, пусть, как родник в пустыне, не иссякнет твоя слеза, а под конец принесу тебе миску хрена, жгущего глаза…

Мелкая разменная монета; в Австро-Венгрии до 1918 г. 100 геллеров составляли 1 крону.

Хупа (полог — ивр.) — балдахин, под которым проводится обряд бракосочетания; символизирует домашний кров.

— Как выглядит такая казачья лошадь? — повторил Апфельгрюн. — Я лично не люблю лошадей.

— Вы только посмотрите! — изумился старый Таг. — Чтобы человек не любил лошадей! Достаточно поглядеть, как лошадь пьет воду. Я бы не одному пожелал так пить.

— А где Бум? — Кантор, сын кантора, улыбнулся жене Крамера.

— Бум? — Жена Крамера посмотрела на мужа. — А кому какое дело?

— Он спит, — ответил Крамер.

— Спит? — удивился кантор, сын кантора.

— Уснул — значит, спит, что тут непонятного? — отозвалась жена Крамера.

—

А где невеста? — Кантор, сын кантора, сплел на животе пальцы.

— Невеста? Какая невеста? — Крамерша, не разводя скрещенных на груди рук, пожала плечами.

Дочка сделала то же самое; все это время она не сводила с кантора, сына кантора, глаз.

— Ася, — сказал кантор, сын кантора. — Красавица Ася. Бедная Ася, сиротка. Не дай Бог обидеть сироту.

— Ой, Боже, Боже! — вскричал переплетчик Крамер. — Как все это страшно. — И посмотрел на жену.

— Может, что-то, упаси Бог, случилось? Я ничего не знаю. — Кантор, сын кантора, оглядел сидящих за столом.

Все молчали, опустив головы.

Жена Крамера вдруг вскочила. Прямая, руки в боки. Дочка тоже вскочила и тоже уперлась кулаками в бока. Пошла за матерью к двери в спальную комнату.

— Оставайся здесь. — Крамерша оттолкнула дочку, а сама вошла внутрь. В лицо ударил запах сгоревших свечей. Она закрыла за собой дверь. — Теперь я тут посижу! — сказала Гершону.

Гершон встал и вышел.

Крамерша подошла к кровати, вгляделась в лицо сына.

Бум метался, ворочался.

— Бум! — Мать наклонилась к нему.

Мальчик стонал во сне.

— Бум!

Мать села на край кровати. Посмотрела на торчащие из-под простыни Асины ботинки.

Потрясла сына за плечо.

— Бум! — Положила ладонь ему на лоб. Бум вздрогнул.

— Бум, у тебя жар. Слышишь? Мальчик спрятал лицо в подушку.

— Голова болит? Скажи!

Бум ударил кулаком по деревянному изголовью.

— Вставай!

Бум молчал.

— Немедленно встань!

Молчание.

— Я уже второй раз прихожу.

Молчание.

— Теперь я тебя не оставлю!

Молчание.

— Думаешь, если будешь лежать, ты чему-то поможешь?

Молчание.

— Бум, ты должен отсюда уйти! Нельзя тебе так лежать! Слышишь?

— Отстань!

— Нет, не отстану. Ты уже не ребенок!

— Да, я не ребенок!

— Значит, должен вести себя как взрослый!

— Отстань!

— Посмотри! Ее родителей нет!

— Отстань, говорю!

— Что скажут люди?

Молчание.

Мать встала. Прошлась по комнате.

Огонек одной свечи — во втором подсвечнике свечи уже давно не горели — подпрыгнул в последний раз, как мог высоко, и погас. Из еще тлеющего фитиля выполз, как страдалица-душа, белый дымок.

Крамерша приложила платок к носу.

— Ужасный чад. Бум! Я ухожу, слышишь? Нельзя, чтоб ты оставался тут один и спал! Как тебе не стыдно спать!

— Ох!

— Какой стыд!

— Уходи!

— Ты не боишься?

— Уйди!

— Каким тоном ты со мной разговариваешь?

Молчание.

— Хорошо. Я уйду. Но ты еще пожалеешь!

Бум тихо стонал.

— Так отчаиваются, когда теряют жену.