Авантюра
Шрифт:
Ему уже исполнилось пятьдесят семь лет, но никто не давал больше сорока. Он всегда следил за собой и находился в хорошей физической форме. Сейчас, во время тренировки, одетый в белую майку и черные купальные шорты, Барон выглядел как образец здоровья, как человек, у которого впереди, во всяком случае, еще тридцать — сорок лет полноценной жизни.
Он родился в Киле, в Германии, перед Первой мировой войной. Его отец, четвертый барон — в то время майор германской армии — так же, как его отец и дед, был кадровым офицером. К концу войны он получил генерала, а через несколько месяцев стал штатским. Разочарованный тем,
Барон рос в Германии хаоса. По молодости лет ему не довелось служить во «фрайкорпс», сражавшихся в необъявленной войне на польской границе начала двадцатых, но, когда ему стукнуло восемнадцать и он окончил гимназию, юный фон Альштайн оказался в гуще национал-социализма — нового движения, которое уже называлось сленговым словом «наци». В то время он жил в Данциге вместе с дядей по матери и каждое воскресенье слонялся в городском парке, где, обрядившись в коричневую униформу, распевал марши и слушал Ораторов.
СА считалось достойным местом для молодого человека в конце двадцатых. Товарищеские отношения, веселые вечеринки, пение и шествия, разъезды по стране, иногда хорошая драка с польской или какой-нибудь другой политической группировкой. Барон чувствовал себя комфортно в СА, а СА гордилось его пребыванием в рядах организации. К тому же его наследственные связи с армией могли весьма пригодиться в будущем. Тогда армия еще не находилась в сфере влияния нацистов.
После гитлеровского путча и капитуляции армии Барону предложили оставить СА и перейти в армию, но он, тогда еще полный юношеских, иллюзий, предпочел оставаться с теми, кого хорошо знал. Только после убийства Рема и почти полного распада СА Барон покинул организацию, но и то ушел не в армию, а в СС. Армия убила его отца, сначала став для него всем, а затем бросив на произвол судьбы. Он не даст ей и шанса проделать такую же штуку с сыном.
Начавшаяся война быстро заставила Барона повзрослеть, и он выяснил о себе нечто такое, о чем раньше даже не подозревал. Ему было почти тридцать, но он все еще вел себя как школьник на каникулах, пока не столкнулся с войной.
Первое, что он узнал о себе, — это то, что он боится умереть. Желающие пусть сражаются за фатерлянд где угодно, но им придется обойтись без Барона. В течение всех предшествующих лет во время митингов и шествий его возбуждал не патриотизм, а элементарное жизнелюбие и жажда веселья, а биться быстрее сердце заставляли не мысли о фатерлянде, а пиво фатерлянда.
Вторая важная вещь, открывшаяся ему о себе самом, — это то, что он является прирожденным оппортунистом с врожденным чувством равновесия. В мире, который сошел с ума, собственные интересы стали для него чем-то священным, поэтому Барон охотно бросился осуществлять свое новонайденное призвание: стараться для Номера Один. В те дни у него даже появилась маленькая шутка, которую он произносил только в кругу ближайших друзей: «Не хочу показаться шовинистом, но...» — и дальше предложение заканчивалось чем-то откровенно антинацистским или антигерманским, но явно пробаронским.
Многообразная деятельность его в годы войны оказалась прибыльной и совершенно безопасной. Он вошел во Францию значительно позже войск — через
Хотя практически деятельность Барона в годы войны была преступной, ни одно из его деяний не подпадало под категорию преступлений, так как он отличался всегда особой осторожностью, — поэтому его имя не фигурировало ни в одном из списков военных преступников. Конец войны застал его в Мюнхене, в спешно раздобытом штатском костюме и с фальшивыми документами, заготовленными им заранее именно для подобного случая. В этих документах впервые появилось имя Вольфганга Барона, который по бумагам числился учителем иностранных языков в берлинской школе — он свободно говорил по-английски, по-французски и по-испански, — и его единственной связью с нацистской партией или какой-либо немецкой военной организацией оставалось лишь его участие в «Фольксштурме» — подразделении, набранном из стариков, подростков и калек в самом конце войны.
С наступлением мира Барон сменил свою черную униформу на черный рынок, где стал обменивать часы и фотоаппараты на кофе, бензин и сигареты. Эта промежуточная деятельность занимала его и обеспечивала довольно приличный доход вплоть до тысяча девятьсот сорок восьмого года, когда у него появилась возможность выехать за границу и начать обращать в деньги свои многочисленные приобретения.
Следующие восемь лет он прожил во Франции, медленно распродавая произведения искусства, награбленные в годы войны, и надеясь, что сможет остаться в этой стране навсегда обеспеченным человеком с надёжным положением.
Но через восемь лет случилось непредвиденное. К тому времени все крупные нацисты уже покончили свои счеты с жизнью, нацисты рангом пониже умирали или сидели в тюрьме. Более мелкая рыбешка пополняла списки разыскиваемых военных преступников просто потому, что эти списки давали средства к существованию слишком многим людям. К концу пятидесятых очередь дошла и до барона Вольфганга Фридриха Кастельберна фон Альштайна. Обвинение звучало просто и лаконично: военные преступления, более конкретно — ограбление Франции. Некие рядовые — водители грузовиков и тому подобные лица — навели на него соответствующие органы.
Он узнал об всем этом вовремя, чтобы успеть скрыться, но не для того, чтобы смочь реализовать свое имущество. Поэтому и оказался в Испании довольно еще богатым человеком, но его богатство сократилось наполовину, а возможности накопления денег радикально уменьшились. На проценты с капитала он прожил в Испании четыре года, и, когда русские вышли на контакт с ним для того, чтобы спровоцировать его на шпионаж, он с радостью пошел им навстречу. К сожалению, сделка не состоялась, так как, по правде говоря, он не знал абсолютно ничего, что оказалось бы полезным его работодателям, а также понятия не имел, как добывается такого рода информация. Шпионаж никогда не числился среди его разнообразных занятий.