Авантюрист
Шрифт:
— Может быть, мы удалимся куда-нибудь на несколько минут и тихо помолимся? — предлагает он.
— Я была так счастлива. — По ее лицу струятся слезы. — Мне наконец показалось, что я действительно сделала в своей жизни что-то доброе.
— Вы и сделали! — восклицает он с волнением. — Сделали!
— Они меня ненавидят, — рыдает она.
— Кто вас ненавидит?
— Они, — говорит она, кивая белокурой головой в направлении ванной комнаты, где двум ее дочерям как раз в это время оказывают помощь. — Господи, как хочется умереть.
— Барбара, не надо. Давайте
— Отстаньте, — взвизгивает она. — Пожалуйста, пожалуйста, оставьте меня в покос. Уходите. Прочь.
— Не позволяйте только, чтобы этот инцидент разрушил ваши намерения, — почти умоляет он. — Вас ведет божественное провидение, Барбара. Вы поступаете правильно, пожалуйста, поверьте мне!
Она пристально смотрит на него, и ее глаза снова отвердевают, становясь похожими на влажную речную гальку.
— Это единственное, что вас тревожит, верно? Этот участок. Деньги.
— Нет! — Он благородно негодует, оскорбленный в лучших чувствах. — Я забочусь о вас, Барбара. О вашей душе.
Она на несколько секунд задерживает на нем пристальный, ставший снова горячечным взгляд. Затем обмякает и стонет с мольбой:
— Уйдите от меня, пожалуйста.
— Барбара, пойдемте куда-нибудь в тихое место и помолимся.
— Не беспокойтесь о вашем гребаном участке! — выкрикивает она ему в лицо слова, которые, видимо, заставят его наконец отстать. — Он ваш. Не беспокойтесь. А сейчас уходите!
И он наконец уходит, озабоченно пробираясь сквозь толпу к своему спортивному автомобилю. Барбара Флорио — несчастная, издерганная душа. Она отчаянно пытается сделать в своей жизни что-нибудь доброе, и он готов ей помочь достичь успеха, просто горит нетерпением. Причин тому много. Но отца Тима не покидает чувство, что эта женщина обречена.
В спальне доктор Брокмен все еще беседует по телефону с отцом девочек.
— Пламя помогла погасить экономка. У нее на руках тоже волдыри. Сарай сгорел, и похоже на то, что половина сада…
— Плевать я хотел на этот ее сад. Я хочу поговорить с Девон.
— Но там еще не закончила работать бригада «скорой помощи». Майкл…
— Ты говоришь по радиотелефону?
— Да.
— Тогда передай ей трубку. Сейчас же.
Доктор Брокмен знает этот тон. Майкл Флорио не тот человек, с которым спорят. Доктор направляется в ванную комнату, где и передает трубку Девон, через спины врачей «скорой», запятых как раз осмотром ее рук. Осмотр этот довольно болезненный, но Девон зажимает трубку между своим милым плечиком и ухом. У нее лицо Мадонны, только кисти не Чикконе, а Боттичелли, и оно только что слегка подрагивало от боли. Теперь же на нем появляется улыбка.
— Папа? О, папа! — Она слышит голос отца, и ее глаза закрываются. — Я в порядке, пап. Тереза тоже. Она не виновата.
Внезапно доктору Брокмену приходит в голову, что ему не следовало позволять Барбаре Флорио удаляться со спиртным. Ведь там же у нее есть еще и таблетки. В прошлом уже бывали инциденты. Его вызывали сюда много раз, особенно с тех пор, как ее брак начал давать трещину. Ни одна из попыток самоубийства,
Дом кишит людьми: друзья семьи, слуги, пожарные, полиция, две бригады «скорой помощи». Внимание доктора привлекает похожая на валькирию[3] женщина в голубой форме, которая что-то высматривает среди тлеющих углей сарая, несмотря на то что пламя еще не полностью потухло. Объявился даже Пол Филиппи, адвокат Майкла Флорио. Он беспокойно шныряет в толпе, похожий на бультерьера, каковым, впрочем, и является, что-то бормоча в трубку мобильного телефона. Наконец доктор обнаруживает Барбару Флорио в комнате для стирки. Он подозревает, что в нормальном состоянии она сюда не заходит. А сейчас вот сидит там, где плюхнулась, среди больших дорогостоящих сверкающих машин, потягивает «Гленливит» и громко хрупает таблетками.
— Барбара, ради всего святого, — охает он, выхватывает из ее пальцев упаковки и просматривает названия. — Сколько вы их приняли?
— О Боже, Эван. Что мне делать?
Он пытается вспомнить, когда был выписан рецепт, чтобы таким образом вычислить, сколько штук этих разноцветных леденцов было поглощено и за какой срок, но очень скоро понимает, что это бесполезно.
— Прошу вас, Барбара, успокойтесь, хотя бы на мгновение. Сколько таблеток вы приняли? Вот этих?
— Шесть или семь. Не знаю.
— А этих?
— Не знаю. — Она всаживает розово-алые ногти в великолепные белокурые волосы. Барбара привлекательная женщина, хотя излишества и всякого рода волнения, конечно, влияют, отчего ее лицо становится отечным. Она полногрудая, у нее вообще сочная фигура и поведение соответствующее, то есть кокетливое, так что с тех пор, как они с Майклом фактически разошлись, недостатка в мужчинах у нее не было. Но тем не менее ни один из них, казалось, не был способен заполнить образовавшуюся внутри нее пустоту. Впрочем, даже Майкл не смог этого сделать. Их брак, начавшийся так чудесно пятнадцать лет назад, закончил свое существование почти так же, как этот садовый сарай сегодня, то есть взорвался и сгорел дотла. — Она хочет убить нас. Она хочет нас сжечь.
— Кто, Тереза? Не глупите.
— Это так. Я никогда не считала, что инцидент на кухне — случайность. Теперь я это знаю наверняка.
— Она еще ребенок, — произносит он мягко. Затем пробует ее пульс, проверяет зрачки. — Барбара, пожалуйста, попытайтесь вспомнить, сколько именно таблеток вы приняли.
— А почему, собственно, и так удивляюсь, что она меня ненавидит? — вдруг спрашивает Барбара и добавляет срывающимся голосом, который наполняет сердце доктора печалью: — Я ведь чертова неудачница. А так старалась. Так старалась.