Авария, дочь мента (сборник)

Коротков Юрий Марксович

Бегун задумчиво смотрел на бескрайнюю малахитовую тайгу, плывущую под крылом кукурузника. Ярко зеленели верхушки сосен, на северном берегу реки, на припеке уже протаяла прошлогодняя трава, но сама река была покрыта прочным льдом, а в сумрачной глубине леса лежали не тронутые солнцем сугробы.

Тесный салон кукурузника

был забит ящиками и почтовыми мешками, для Бегуна с Рублем остался только краешек скамьи у самой кабины. Левка, по уши заросший черной щетиной, мятый, с погасшими глазами, безвольно покачиваясь, бормотал в пространство:

– Букачача… Думал ли ты, Лева, что тебя занесет в Букачачу? Разве можно жить в городе, который называется Букачача? Если бы я родился в Букачаче, я удавился бы, не выходя из роддома… Интересно, как у них бабы называются – букачашки? Бегун, ты хотел бы трахнуть букачашку?

– Заткнись. Достал уже, – сказал Бегун, не отрываясь от иллюминатора.

– Я понимаю: ты влетел на пятнадцать штук, а за что я страдаю? Я мог бы пересидеть этот месяц на даче в Опалихе у девушки Тамары и не знать ничего про город Букачачу. Я не хочу больше болтаться по букачачам, я хочу лечь в свою ванну и спокойно умереть…

Первый пилот Петрович, пузатый, как языческий бог плодородия, поманил Бегуна в кабину.

– Гляди! – указал он, снижаясь к самым верхушкам. – Белоозеро! Вон само озеро, а там село.

Изогнутое серпом озерцо было заметено снегом, у кромки леса торчали коньки крыш и полусгнившая маковка деревянной церкви. Потревоженный треском мотора, выскочил из избы тощий медведь и ломанулся в лес.

– Так восемьдесят лет пустое и стоит… Говорят, под Рождество кто-то в церкви свечи зажигает. Брешут, наверное.

– А ты тут людей не видал? – крикнул Бегун.

– Мы тут не летаем. Из-за сопок вон, – указал Петрович на невысокий горный кряж, – восходящие потоки бьют. Меня раз, как мяч, зафутболило – кувыркался, едва откренил. Тут, знаешь, какие ветры бывают? Сел как-то, роженицу взял. А взлететь не могу – ветер жмет. И время не терпит: орет

уже. Так на лыжах и пилил сто пятьдесят верст по реке… На черта они тебе сдались, белозерцы?

– Материал для кандидатской собираю. Песни, частушки…

– Так что ж ты сразу не сказал? – оживился Петрович. – Я тебе на докторскую спою! – и заорал, поводя штурвалом, выписывая коленца над тайгой:

Укоряю тещу я:Больно дочка тощая!Начинаю ея мять —Только косточки гремять! —

он заложил лихой вираж. Рубль в салоне слетел со скамьи на пол.

– Слушай, давай я тебя в Рысий Глаз заброшу! Все равно по пути. Там сейчас заимщики пушнину сдают – у них спросишь, они тайгу лучше, чем ты свою бабу, знают, до последнего пупырышка. Если чего и в самом деле есть – расскажут…

– Куда летим? – уныло спросил Рубль, когда Бегун вернулся и сел рядом.

– В Рысий Глаз.

– Думал ли ты, Лева, что тебя занесет в Рысий Глаз?… Бегун, ты хотел бы трахнуть рысеглазку?…

Рысьим Глазом назывался десяток крепких рубленых изб, затерянных в глухой тайге. Со двора избы занесло вровень с крышей, а улица между ними, выходящая к реке, была продавлена в глубоком снегу траками вездеходов. Кукурузник сел на лед реки и выкатился на берег, прямо к крайним домам. Петрович остался у самолета распорядиться выгрузкой. Бегун направился к заготконторе, у дверей которой выстроились разноцветные «Бураны» с санями-прицепами и лежали в ожидании хозяев лайки. Рубль плелся следом.

В накуренной до синих сумерек избе было тесно, у дверей толпились охотники в распахнутых волчьих шубах, медвежьих кухлянках, высоких унтах, в необъятных лисьих малахаях, все как один бородатые, дубленые морозным солнцем и ветром, так что и крутоскулые буряты, и эвенки, и русские – все были на одно лицо.

Конец ознакомительного фрагмента.