Авдюшин и Егорычев
Шрифт:
Они не знали, сколько они летят, но Николай чувствовал, что скоро они будут на месте. Один раз за бортом самолета возникло несколько лопающихся и свистящих звуков, и Алеша вопросительно глянул на Николая, но тот сидел так же неподвижно.
Потом резко зазвучала сирена, и тут же замигала у входа в штурманскую кабину красная лампочка – «приготовиться!»
Они встали и повернулись направо – в затылок друг другу, будто стояли в очереди. И Николай стоял следом за Алешей. Открыли обе двери, на обе стороны.
– Пошел!
Очередь двинулась, и уже первые исчезли в мутных проемах дверей. Лейтенант стоял спиной к пилотской кабине и, как регулировщик, делал отмашки – направо, налево, направо, налево. Скорей! Скорей! Скорей!
Полетели вниз ПДММ с противотанковыми ружьями – в одну дверь. А в другую уже Алеша делает короткий шаг и вылетает наружу, и Николай следом выходит в ту же дверь, видит мутное серое небо – не то в. облаках, не то в дыму разрывов – и окунается в него. Несколько мгновений спустя он уже сидит на лямках подвесной системы, слышит пальбу внизу и видит недолго, ниже и правей, спускающегося Алешу.
«Алеша! Как дела?» – хочет крикнуть он, но не решается, будто кругом тишина и на земле могут услышать его. Внизу стреляют, и он опускается, высвобождая автомат.
6
Алексей Егорычев ехал из госпиталя.
Держа под рукой вещмешок с сухим пайком, он курил, щурясь от табачного дыма, и посматривал в окно. Он ехал в вагоне, который почему-то назывался «классным» – наверное, просто в отличие от теплушек, – в битком набитом вагоне, и слушал разговоры, и рассказы, и рассуждения о положении на фронтах. И говорили об этом люди – старики, мальчишки и инвалиды – обстоятельно, уверенно, убежденно.
– Давно переключили задний ход на передний! – сказал парень в шинели с засунутым в карман левым рукавом.
За время, которое провел Алеша в госпитале, у него порядочно отросли волосы – удалось уберечься от стрижки, – они уже не просто топорщились, а слегка вились, мягкие, волнистые.
Справа на гимнастерке были у Алеши гвардейский значок и парашютный значок, а слева – орден Славы III степени и медаль «За отвагу». Они висели на колодках и, когда Алеша двигался, чуть-чуть позванивали.
Вот ты и настоящий солдат, Алеша! Ничего не скажешь!
Стучали колеса, какая-то старуха говорила парню с одной рукой:
– Ничего, милай, мне в Лисогорске слазить, ты мою полочку и занимай!
Алеша повернул голову.
– В Лисогорске?… Что там такое, в Лисогорске? Лисогорск… Лисогорск… Лисогорск…
И память выбросила ему на поверхность: идет эшелон, они учат адреса товарищей… Лисогорск, улица Челюскинцев, 14, квартира 3, Авдюшин…
Алеша снова скрутил цигарку, жадно затянулся, закашлялся.
Когда
Теперь он, не отрываясь, смотрел в окно. И хотя пейзаж нисколько не переменился – те же сосны и ели, – он представлялся Алеше важным, полным глубокого значения. Это были окрестности города Лисогорска.
Поезд миновал будочку обходчика, переезд с опущенным шлагбаумом, поплыл вдоль перрона, заполненного людьми, страстно жаждущими сесть на этот переполненный поезд. Алеша увидел черные по белой жести буквы ЛИСОГОРСК и вдруг, схватив мешок и шинель, стал пробиваться к выходу.
– Дай-ка пройти, слышь! Дай-ка сойти сначала, кому говорю! – И вырвался-таки на платформу.
Он надел шинель, запоясался, сдвинул пилотку на правую бровь, небрежно бросил вещмешок за левое плечо, вышел в город на грязную привокзальную площадь.
– Где тут улица Челюскинцев?
Он подошел к дому. Кажется, это был номер 14. Собственно, вся улица была из одинаковых стандартных домов. Они были похожи на его, Алешин, дом, только тот был бревенчатый, а эти оштукатурены снаружи. Правда, во многих местах штукатурка осыпалась, а там, где она сохранилась, она была грязная, в пятнах и потеках.
Около подъезда, сидя на корточках, играл мальчик, совсем маленький. Алеша спросил все же:
– Э, герой, этот дом номер четырнадцать?
Мальчик поднял на него темные глаза и молча кивнул. Что-то – он не мог понять что – заставило Алешу остановиться.
– Тебе сколько лет?
– Тли.
Алеша тоже опустился на корточки, задохнулся.
– Как зовут?
– Миса.
– А фамилия?
– Авдюсын.
Молодая, очень молодая женщина выскочила на крыльцо, спросила прерывисто:
– Вы к кому? Он поднялся.
– Вы Клава?
В углу на тумбочке стояла в рамке фотография – они с Николаем. Стоят, касаясь друг друга плечами, как в строю или как в самолете. У обоих чистые подворотнички. У одного две лычки на погоне, у другого погоны гладкие. У обоих на груди гвардейский значок, а рядом парашютик.
А за фанерной стенкой шумит рынок, светит солнце.
…Он осмотрелся. Кровать, маленькая кроватка для мальчика, стол, тумбочка, коврик и зеркало на стене, снимки. Швейная машина.
Клава сказала:
– Мама умерла, брат мне прислал машину…
Она с заплаканными глазами накрывала на стол, принесла неизвестно откуда бутылку, подала огурцы, капусту.
– Погодите, погодите! – начал Алеша. Она поняла:
– Ну что вы! Теперь ведь легче стало…
Он достал из мешка хлеб, тушенку, сахар – свой дорожный сухой паек.
– Не надо, не надо, вам еще ехать! Наливайте. Он налил ей и себе в граненые стопки.
Она вздохнула:
– Ну, чтоб все было хорошо! – Выпила и опять коротко всплакнула.