Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II
Шрифт:
Король отвергнет любой компромисс и приведет в боевую готовность свою гвардию, заявляя, что скорее погибнет, «нежели уступит неподобающим и презренным требованиям». Тем не менее, когда в июле 1640 года шотландская армия вторглась в Англию и беспрепятственно дошла до Ньюкасла, Карл I был вынужден согласиться на перемирие. Шотландцам как бы в аренду — 860 фунтов в день — передавались Нортумберленд и Дарем. Но упрямство короля обернулось против него самого. Столь крупная сделка вынудила его призвать в Вестминстер парламентариев, и уже при открытии так называемого Долгого парламента (ноябрь 1640 года) некоторые ведущие деятели, например Джон Пим, выказали решимость поставить вопрос о драматическом положении в стране.
Глава 2. КОНЕЦ МИРА
Голоса протеста, доносящиеся со всех концов королевства, слились в мощный гул, который вскоре швырнет принца Карла в горнило гражданской войны, оторвет его от родителей и обречет на годы нищенского, безнадежного изгнания. Сейчас, в 1640 году, эхо волнений, охватывающих страну, и, уж конечно, шепотки, проносящиеся по дворцовым коридорам, доносились до королевской классной, лишая принца душевного равновесия. Никто и не пытался успокоить его, и в конце концов даже сам король заметил, что сыну не по себе. Он осведомился, в чем дело.
— Вашему величеству давно бы следовало поинтересоваться моими мыслями, — послышался угрюмый ответ.
— Говори, — бросил король.
Мальчик собрался с духом и принялся передавать подхваченные слухи.
— От деда, — начал он, — вы унаследовали четыре королевства. Боюсь, мне ваше величество не оставит ни единого.
Значит, уже в детские годы принц Карл страшился потерять право на троны Англии, Шотландии и Ирландии (а также традиционные английские претензии на французский престол)! И лишь холодностью отца можно объяснить, что король даже не попытался рассеять страхи мальчика, а просто спросил:
— И кто же тебя надоумил?
Принц промолчал. Возможно, он испугался, что и без того зашел слишком далеко. Не говоря ни слова, король нетерпеливо повернулся и зашагал прочь.
Однако же само время требовало, чтобы десятилетний принц был не просто растерявшимся ребенком. На его плечах уже лежало бремя гражданского долга, на него смотрело общество. Объявив войну «неправедным советникам» короля, палата общин сосредоточила огонь прежде всего на графе Стратфорде, которого все считали военной опорой абсолютной власти монарха. Суд над «тираном — черным Томом» проходил в Вестминстере, где на возвышении был специально установлен трон. Но король, которому и так приходилось несладко, предпочел выслушивать обрушивающиеся на его верного слугу упреки из укрытия, а монархию представлял его старший сын; с самого утра, когда заседания открывались, и до полудня, когда температура в зале обычно достигала точки кипения, он сидел на троне.
Первая половина дня, таким образом, проходила в заседаниях, но вечера были отданы празднествам. В отчаянной попытке доказать свою приверженность протестантизму, а также достать столь необходимые казне средства король решил выдать девятилетнюю Марию, маленькую златокудрую принцессу, за юного голландского принца Вильгельма Оранского. В глазах королевы это было святотатством, поэтому, когда Вильгельм прибыл в Англию, она даже демонстративно отказалась поцеловать его. Приветствовать привлекательного пятнадцатилетнего подростка на парадной лестнице Уайтхолла поручили принцу Карлу. Тогда же Вильгельму сказали, что невеста простудилась и увидеться с ней можно будет только после поправки. Но нетерпеливый юноша настаивал, и в конце концов Карлу пришлось провести его к сестре. Неделю спустя в часовне Уайтхолла состоялась подчеркнуто скромная венчальная церемония: блистательный
В день самой свадьбы, после прогулки по Гайд-парку, ужина и танцев, пришла пора освятить брачное ложе.
Король провел принца Вильгельма в государственные покои, где, окруженная своими фрейлинами, на ложе возлежала принцесса. Раздевшись с помощью принца Карла, жених лег рядом с ней и нежно трижды поцеловал новобрачную. Затем он пятнадцать минут лежал на постели «в присутствии знатных английских господ и дам» и представителей Голландии. Чтобы брак считался заключенным официально, новобрачные должны были коснуться друг друга обнаженными ногами, но ночная рубашка Марии доходила до самых щиколоток, и лишь вмешательство верного карлика, раздобывшего где-то ножницы, позволило, ко всеобщему удовольствию, завершить церемонию.
Однако в Уайтхолле уже не было спокойно. Разъяренная лондонская толпа, жаждущая крови Стратфорда, бушевала вокруг дворца, и королю было все труднее противостоять ее давлению. Он отправил в обе палаты парламента последнее отчаянное обращение к парламентариям. Замена смертного приговора Стратфорду на тюремное заключение, говорилось в нем, «неизъяснимо облегчит мне душу». По свидетельству венецианского посла, королеве пришла в голову спасительная, как она явно считала, мысль. Она предложила, чтобы послание в парламент доставил лично принц Карл. Неужели вид невинного подростка, вовлеченного в столь тяжелый процесс, не смягчит сердца этих ужасных людей? Был спешно подготовлен экипаж, кучеру приказали срочно доставить принца в палату лордов. Тот покорно проехал улицами возбужденного Лондона — но все это ни к чему не привело. Впервые в жизни от принца бесцеремонно отмахнулись, послание короля было отвергнуто, и толпа получила голову Стратфорда.
Возрастающее в стране напряжение привлекло на сторону Карла I деятелей крупного масштаба. Среди них был Эдвард Хайд, юрист, депутат парламента от округа Салташ в Корнуолле. Его врожденное чувство приличия было оскорблено «недостойным и грубым» поведением Оливера Кромвеля на заседании одного из комитетов палаты общин, и он в присущей ему патетической манере заявил, что, если Кромвель и впредь будет продолжать в том же духе, заседание придется немедленно прервать и подать на него жалобу. Это заявление всерьез обеспокоило кое-кого из коллег Хайда.
— Становясь на сторону двора, вы сослужите себе дурную службу, — попытался предостеречь его Генри Мартен.
Хайд небрежно отговорился, что «с двором ничего общего не имеет». У него одна забота — «отстоять принципы правления и закон». На эту тему Хайд мог распространяться часами.
Мартен ограничился одной-единствениой фразой: «Нет такого мудреца, который способен был бы править нами в одиночку».
Столь откровенный подрыв основ монархии потряс Хайда. «Ничего подобного, — писал он, — я дотоле не слышал».
Внутренне кипя от негодования, Хайд на следующий день получил приватную аудиенцию у короля, и ему удалось, в немалой степени благодаря собственным достоинствам, завоевать доверие своего надменного и, как правило, замкнутого собеседника. Самой надежной верительной грамотой Хайда была его безграничная преданность: по собственным словам, он испытывал «какую-то особую любовь к личности короля». Тот факт, что Карла I веселили даже примитивные шутки Хайда, вполне свидетельствует, что в его обществе королю было хорошо; однако же не менее важным для монарха было видеть в этом застенчивом от природы и, в общем, ленивом молодом человеке его бесспорные административные способности и неукротимую энергию. Случалось, Хайд был напыщен, порой даже, как вскоре предстояло убедиться принцу Карлу, нетерпим, но та воля к власти, которую он излучал, хотя ему было всего тридцать, привлекала загнанного в тупик короля.