Авиаторы об авиации

Галлай Марк Лазаревич

Такое сочетание всегда дает результаты, высоко ценимые читателем. Вспомним хотя бы книги о жизни и творчестве ученых — физиков и математиков, — принадлежащие перу Д. Данина, Б. Кузнецова, А. Ливановой. К сожалению, люди техники до последнего времени почему-то привлекали к себе внимание литераторов в значительно меньшей степени.

Тем больше оснований по достоинству оценить книгу Михаила Арлазорова «Фронт идет через КБ» {12} , содержание которой раскрывается автором тут же, в подзаголовке: «Жизнь авиационного конструктора, рассказанная его друзьями,

коллегами, сотрудниками». Правда, читатель, раскрыв книгу, быстро убеждается, что каждый из друзей, коллег и сотрудников авиаконструктора Лавочкина рассказал лишь о каком-то, пусть сколь угодно интересном и значительном, но все же отдельном факте, случае, эпизоде. Жизнь же конструктора рассказана, конечно, писателем.

12

Михаил Арлазоров. Фронт идет через КБ. М., Издательство «Знание», 1968.

Михаил Арлазоров работает в художественно-биографическом жанре уже много лет. Читатели знают его книги о Н. Е. Жуковском и К. Э. Циолковском, вышедшие в серии «Жизнь замечательных людей». Кстати, последняя из упомянутых книг — о Циолковском — уже выдержала три издания: случай в серии ЖЗЛ довольно редкий.

И прошла она нельзя сказать, чтобы тихо и гладко: вокруг некоторых авторских оценок разгорелись бурные дебаты. Как, например, рассматривать несбывшиеся до сего дня прогнозы Циолковского о перспективах развития дирижаблестроения? Что это — ошибка гения или наше неумение реализовать его наследие?..

Не буду сейчас отвлекаться в сторону обсуждения вопроса по существу (хоть не скрою, что лично мне позиция автора книги — «ошибка гения» — представляется более убедительной). Я вспомнил об этой дискуссии лишь потому, что она хорошо характеризует вкус и способности М. Арлазорова — авиационного инженера по образованию — к вторжению в глубь творческих проблем, которые как раз и составляют существо деятельности его героя. Той самой деятельности, которая сделала замечательного человека замечательным в наших глазах.

* * *

Личность Семена Алексеевича Лавочкина, имя которого в годы Великой Отечественной войны носила добрая половина советских самолетов-истребителей, — одна из самых ярких и значительных в истории отечественной авиации. Жизнь и деятельность ученых и конструкторов такого калибра так тесно переплеталась со становлением и развитием нашего самолетостроения, так велик был их персональный вклад в это дело, что порой трудно отделить жизнеописание каждого из них от рассказа о пути, пройденном нашей авиацией в целом. И вместе с тем Лавочкин очень своеобразен сам по себе, неповторим как личность, даже на ярком фоне своих коллег, среди которых обнаружить маловыразительную, серую персону, видит бог, не так-то легко.

Нет нужды, да и невозможно было бы пересказать содержание книги Арлазорова. Но о некоторых принципиальных удачах автора не сказать невозможно.

Арлазоров счастливо избегает схематизма и упрощенчества, подстерегающих авторов книг художественно-биографического жанра буквально на каждом перекрестке. В качестве примера приведем хотя бы ту же проблему видения динамических живых конфликтов не только

в начале пути, но во всей жизни конструктора, о чем говорилось в начале этого очерка.

Вот конструктор наедине с чертежной доской. Против него: объективные трудности создания чего-то качественно нового, собственные слабости («не ладится»), консерватизм начальства («не хотят понять, какая это будет конфетка!»), конкуренты (другие конструкторы, выдающие проекты с лучшими данными, действительно ожидаемыми или... обещанными, — на то они и конкуренты), наконец, просто консервативные по природе или ленивые мыслью бюрократы (без них, как известно, нигде не обойтись)... Словом, идет тот самый этап, который, как было сказано, не раз находил отражение в литературе.

Но вот проект утвержден. И наш герой, став из конструктора Главным конструктором, оказавшись во главе стремительно разрастающегося коллектива, сразу должен заниматься разрешением множества совершенно новых для него административных, хозяйственных, педагогических, психологических — бог знает, каких еще! — проблем, то есть, по существу, полностью перестраивать всю свою деятельность. Другой масштаб — другая работа. Нельзя командовать дивизией так же, как взводом. Потому трудно разделить нотку этакого сожаления-осуждения, звучащую в некоторых литературных произведениях, где конструктор, добившись осуществления своего проекта, а значит — расширения конструкторского бюро, «отрывается» от чертежной доски (это звучит почти так же криминально, как «отрывается от коллектива»).

Следующий этап: машина спроектирована, изготовлена — идут испытания. Сюрприз следует за сюрпризом, один неприятнее другого: то обнаруживается недостаток управляемости, то ломается («не держит») деталь, вроде бы по расчету достаточно прочная, то летчик жалуется на плохой обзор при заходе на посадку...

Наконец самолет испытан. Основные недостатки, всплывшие на свет божий в испытательных полетах, исправлены — это называется доводкой, — и, как венец всего, правительственное постановление: «Принять к серийному производству...»

Машина в серии! Конструктор может вздохнуть свободно? Как бы не так! Его берут за горло требования — увы, справедливые — со стороны технологов, вопросы экономики, недоработки десятков и сотен смежников, даже перебои материально-технического снабжения...

И вот машина пошла в бой! А бой — это не просто полет, даже испытательный. Тут недостатки самолета оплачиваются по другому счету. На конструкторское бюро наваливаются новые претензии, на сей раз со стороны фронтовых летчиков, статистика потерь (какой человек найдет в себе силы видеть в ней только статистику?!), данные эксплуатационного опыта...

К тому же не сидит сложа руки и противник. Он улучшает свои самолеты. Надо выиграть соревнование с ним сегодня и, что еще труднее, непрерывно создавать задел идей, чтобы выигрывать это соревнование и через год, и через два — пока не будет выиграна вся война.

Проблемы, проблемы, проблемы... А все оттого, что пришел успех: машина в серии.

Оказывается, успех может быть не менее драматичным, чем неудача. Для человека, который, подобно Лавочкину, незауряден не только как конструктор, руководитель, организатор, но и как личность — эмоциональная, гуманная, остро воспринимающая радости и боли других людей, — такой драматизм особенно чувствителен.