Аврора Горелика (сборник)

Аксенов Василий Павлович

Нытик уходит.

АБРОСКИН

(кружит по комнате с бутылкой в руке). Надо подумать, надо подумать обо всем – и о пасте, и об ее потребителях, о девушках и об их друзьях… Что это за судьба – обо всем думать?

Затемняется комната Аброскина и освещается кровать, на которой ворочается, отходя ко сну, Здоровяк.

ЗДОРОВЯК

(напевая сквозь сон). Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна… (Глубоко дышит, бормочет.) Вдох, выдох, вдох, выдох. Глубокое и размеренное дыхание – вот мой секрет. (Засыпает.)

Затемняется кровать Здоровяка и освещается

кровать Бабушки Принцкер. Бабушка лежит и задумчиво смотрит на Олю. Оля возле туалетного столика расчесывает волосы.

БАБУШКА

Дедушка любил ходить по ресторанам. В мирное время в Вильне был Клуб людей интеллигентных профессий. Мы начинали там свой вечер при свечах, а потом ехали на извозчике в залитые светом рестораны и часто встречали утро в каком-нибудь кафе-шантане. (Поет.) Владеть кинжалом я умею, я близ Кавказа рождена… Оля, почему у меня сегодня какое-то интимно-лирическое настроение?

ОЛЯ

В воскресенье после игры мы едем с Булем в кафе «Аэлита».

БАБУШКА

Правильно, а маме скажи, что идешь в гости к школьной подруге. У мамы странные взгляды на молодежь.

ОЛЯ

А думаешь, я хочу идти с Булем?

БАБУШКА

Это что, намек?

ОЛЯ

(с лихорадочной быстротой). Бабушка, а правда, Света очень-очень красивая?

БАБУШКА

Это что, намек?

ОЛЯ

(странно возбужденная, ходит вокруг кровати, поет). Еду домой я в трамвае-е-е-е…

Бабушка следит за ней, покачивая головой. Затемнение.

Слышен смех Светланы. Она по-прежнему на авансцене вместе с Кисточкиным.

КИСТОЧКИН

Можешь смеяться, но ты для меня, как ветер, я без тебя скоро увяну, у меня ведь августовский срок, а ты – это ветер с теплым дождем… (Светлана уже не смеется, он обнимает ее и привлекает к себе.) Без меня тебе тоже туго, потому что ветру нельзя без листьев, а я – тяжелые августовские листья…

СВЕТЛАНА

(хрипло). Нет, не могу, пусти!

КИСТОЧКИН

(сорвавшись). Мещанка, тебе что, штамп нужен в паспорте?

СВЕТЛАНА

(взяв себя в руки). Ну-ка пусти, поэт!

Вырывается и уходит четким деловым шагом.

КИСТОЧКИН

Такая лирика пропала зря!

Медленно бредет по просцениуму, насвистывает, останавливается в центре, поворачивается спиной к залу, освобожденно потягивается. За ним окна большого дома. Одно за другим окна гаснут, дом выплывает из ночи мрачным романтическим силуэтом. Слышен чей-то храп, писк ребенка, стук будильника, обрывки уже слышанных нами разговоров.

КИСТОЧКИН

Засыпает жилмассив, кооператив и коллектив. Спят мои пупсики, а в них идут необратимые процессы, облысение и склероз. Накушались, подсчитали, сколько дней до получки, прочли мой фельетон и бай-бай… Спите, пупсики, спите, труженики, светики-пересветики…

По просцениуму проходит Суровый-в-Лиловом, останавливается, глядит на Кисточкина. Тот медленно к нему поворачивается и смотрит на него выжидательно.

СУРОВЫЙ

Тра-та-та, тра-та-та, мы возьмем с собой…

КИСТОЧКИН

Кота.

СУРОВЫЙ

Чижика…

КИСТОЧКИН

Собаку.

СУРОВЫЙ

Петьку…

КИСТОЧКИН

Забияку.

СУРОВЫЙ

Обезьяну…

КИСТОЧКИН

Попугая.

СУРОВЫЙ

Вот компания какая!

Раскланивается с Кисточкиным, уходит. Тот смотрит ему вслед.

Занавес

Пролог второй

Та же площадка перед домом, что и в прологе. Слева на авансцене закрытая еще продпалатка – стеклянный ларек. Справа – столик летнего кафе с поставленными

на него ножками вверх стульями. Рассвет. Огибая продпалатку, выходит человек в старой кожаной куртке, в протертых джинсах, тяжелых ботинках. Это Треугольников.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

(останавливается, смотрит на дом). А вдруг он женился? Это здорово усложнит мою задачу. В квартире у него, конечно, полный модерн, и жена-красавица крутит хула-хуп. А может быть, сейчас уже не крутят хула-хуп?.. А в Москве многое переменилось – милиция теперь в белых портупеях! (Подходит к столику, снимает с него стул, садится.) Все еще спят, я мог бы подождать во Внуково. Не терпится покончить… Что там рассусоливать и мямлить? В моем возрасте нужно уже уметь а-на-ли-зи-ро-вать воспоминания. Тем не менее сейчас я могу позволить себе роскошь еще раз вспомнить его юность и его геттингенскую душу, потому что его юность – это моя юность, и вспомнить то, что было позже, весь тот запал и хриплые споры о нашей молодости, о эти взбалмошные споры, и то, какими мы стали в результате, молчунами и усмешниками, все это я могу вспомнить. И даже можно вспомнить прошлогодние тридцать минут в Певеке, коктейль «Северное сияние», который мы успели выпить, его поразительную говорливость и то, как он откладывал в памяти разные жизненные наблюдения, и как радовался по поводу будущих очерков, и как засыпал меня заграничными впечатлениями, будто дразнил… Подонок Кисточкин!

Он замолкает и остается на своем стульчике в правом углу авансцены, курит, безучастно смотрит в зал.

Слышится резкий звонок будильника, за ним другой, третий, звуки утренней гимнастики, джаз, тема Игоря. Неожиданно на сцене оказываются все знакомые нам жильцы этого дома. Все они делают утреннюю гимнастику, каждый как бы находится в собственной комнате, но все на виду. Здоровяк выполняет упражнения точно по приказам радиотренера. Аброскин с саркастической миной растягивает эспандер. Светлана крутит хула-хуп. Оля тоже крутит хула-хуп. Бабушка рассыпала спички и собирает их по одной. Супруги Принцкер синхронно делают приседания. Нытик производит вялые движения, как бы глядя на себя в зеркало и переходя от отчаяния к надежде. Футболист отжимает стойку. Элла вытирает лужу на полу. Игорь задумчиво прислушивается к звукам джаза, притоптывает ногой, прикидывает что-то, потом берет свою трубу, начинает импровизацию.

Кисточкин упражняется по системе йогов.

Импровизация Игоря замысловата и печальна. Постепенно все наши знакомые как бы прислушиваются к ней, задумываются, все, за исключением Здоровяка, – тот упражняется.

Треугольников в задумчивости сидит на своем стуле, повернувшись лицом к залу.

ТРЕУГОЛЬНИКОВ

Может быть, я во власти каких-то гнусных чувств? Я могу говорить о чем угодно и даже о предательстве идеалов юности, но… Были ли идеалы у нашей юности? Что, в конце концов, произошло? Никто другой не придал бы этому ни малейшего значения. Подумаешь, он написал очерки о своем героическом путешествии в «край скупого солнца и скупых улыбок», выставил там меня в виде какого-то жизнерадостного кретина, пример для подражания нашему юношеству, вышли в жизнь романтики и так далее, насочинял всякую чушь про ребят, такую чушь, что ребятам проходу потом не было на прииске – ну и что? Кто нас знает, кто запомнил эти чудные очерки? Может быть, причина моей злости в нашем вечном злополучном соперничестве? И в школе, и на стадионе, и с девушками… Бегал он всегда немного быстрее меня и в высоту брал на сантиметр выше, и всегда был лучше меня одет. И никогда мне не забыть истории с той шлюхой из Риги. И когда нас всех выперли из университета, он все-таки удержался… Вот и сейчас – я торчу на прииске уже шестой год, а он так и сыплет словами: «Эр Франс», «Панамерикан»… Вдруг я просто всю жизнь ему завидую, а сейчас сорвался? Нет, дело не в этом. Главное то, что его гнусную муть прочли те немногие люди, которых я люблю, и подумали, конечно, – ну вот и все, вот так на этом все и кончается: один бунтарь получает гонорар, другой – продвижение по службе. И хоть никогда мы и не были бунтарями, все-таки он у меня за предательство получит!