Австралийский магнат

Шарлаимов Василий

– О, Боже! Ну и зевнул! Чуть гланды на дорожку не вывалились! Нет, Василий! Идём отсюда! Поищем какое-нибудь дешёвое пенсау. (Прим. Pens~ao – дешевая гостиница. Порт.). Если мы задремлем на этих гранитных плитах, то под утро проснёмся насквозь простуженными, охрипшими и с кошмарнейшей головной болью. Если, конечно, вообще проснёмся! – пессимистично подытожил мой друг.

Мы встали и направили наши гудящие от усталости стопы к выходу из потревоженного нами сквера.

– Как жаль, что любители ночных прогулок с фонарями так неожиданно вспомнили о своих делах, не терпящих отсрочки и отлагательства, – недовольно пробурчал я. – Мы могли хотя бы у них спросить, где мы находимся и в каком направлении нам идти.

К несчастью, их очень смутили твои неординарные габариты.

– Да, похоже, – согласился Степан. – Я частенько страдал из-за своей необычной комплекции. Большинство людей полагали, что раз Бог дал мне силу и рост, то обидел умом и способностями. Конечно, в лицо мне это никто не говорил, опасаясь, что я могу представить в ответ очень даже веские контраргументы. (И гигант показал свой огромный крепко сжатый кулак). Но за спиной я частенько слышал насмешливый шепоток: "Сила есть – ума не надо". Особенно доставалось мне, когда я служил на крейсере "Адмирал Горшков". Был у нас там мичман Иван Фёдорович Маркушкин, заслуженный ветеран военно-морского флота, уроженец славного города Одессы. Умудрился послужить во всех флотах Советского Союза. Даже на Каспии успел побывать. С нескрываемой гордостью провозглашал, что всегда был на передовом рубеже защиты нашей Советской Родины: там, где требовались его трезвый ум, недюжие способности, смелость, находчивость и богатый жизненный опыт. Но скорей всего, причинами его постоянных переводов с флота на флот и с корабля на корабль были скверность его характера, неуживчивость, надменность и заносчивость. Не умел он ладить ни с начальством, ни с коллегами, ни со своими непосредственными подчинёнными.

Сам-то Маркушкин был маленького росточка, как говорят в народе, метр с фуражкой. Уж очень страдал, что папка в детстве его очень мало по вертикали за уши тягал. Авось и вырос бы чуть-чуть побольше и постройнее. И как только такого недомерка на службу взяли? Говорил, что он два года оббивал пороги военкомата, и так "достал" весь персонал этого казённого заведения, что им осталось либо всем составом подать в отставку, либо призвать героя на службу нашей Великой Родине. Ну, и послать его хоть в какую-нибудь глушь и желательно, как можно подальше.

А герой, хоть от горшка – три вершка, но мнил себя непризнанным Наполеончиком. Любил поразглагольствовать, как бы он организовал флот и службу на нём, будь на то его право и воля. Лез постоянно ко всем со своими советами и предложениями, и частенько через голову своего непосредственного начальства. Сам понимаешь, кому это понравится?!

Но надо признаться, что, хотя мичман был и невысок, но сам он был плотно сбит, широк в плечах, а руки у него были, как клешни у камчатского краба! По утрам по полчаса двухпудовые гири тягал и, играючи, баловался увесистой стальной штангой. Ну, прямо тебе Геракл в приплюснутом виде! Одни узловатые мышцы и ни капли лишнего жира!

Ножки у Маркушкина были совсем коротенькими, как два обрубка дубового брёвнышка. Но бегал он на них по трапам, лестницам и сходням так быстро и проворно, что Тарзан рядом с ним показался бы дряхлой черепахой Тортиллой! Как-то, на спор с мичманом Серовым, он спустился с верхней смотровой площадки крейсера в самые подвалены машинного отделения за 43 секунды. Спорили на 45. Маркушкин буквально съезжал на руках по поручням и перилам, едва касаясь ногами ступенек. А ведь никто не мог преодолеть это расстояние даже меньше, чем за минуту.

Мичман не в шутку считал себя любимцем экипажа, мудрым учителем и наставником молодых матросов. Ну, как в той небезызвестной поэме классика: "Слуга ЦК, отец салагам".

– Постой-постой! – озадаченно потёр я подбородок. – Если ты имеешь в виду Лермонтова, то в "Бородино" написано: "слуга царю, отец солдатам".

– Какая разница?! – пренебрежительно отмахнулся Степан. – Смысл

ведь тот же самый! К подчинённым Маркушкин обращался исключительно на "ВЫ".

– ВЫблядки, ВЫскочки, ВЫродки, ВЫшкребыши! – нередко в бешенстве орал он. – Да я вас из всех щелей на свет Божий ВЫтащу, наизнанку ВЫверну, ВЫдеру, ВЫсушу и дурь из вас ВЫшибу!

А потом ещё и хотел, чтоб после таких отчих напутствий матросы его преданно любили, почитали и уважали!

Все, кто видели Маркушкина обнажённым в бане, могли смело заверить, что посетили малую Третьяковскую галерею. Достаточно было всего лишь раз пройтись вокруг бравого мичмана. Очевидно, он побывал в руках незаурядного художника и опытного мастера своего дела. Всё тело его было разукрашено татуировками, причём наивысшего качества и изумительной чёткости. Чего там только не было изображено: Нептун с русалками, экзотические острова с пальмами и обнажёнными аборигенками, киты, дельфины, осьминоги, акулы и прочая морская живность. На ягодицах его симметрично красовались два корабельных якоря, на члене же были выколоты: с одной стороны слово ПОЛЯ, а с другой, по словам Маркушкина, стрела шалунишки Амура. Хотя все в один голос утверждали, что она более напоминает ржавый гарпун престарелого эскимоса.

Говорят, что во время очередной медкомиссии, старенький доктор ужасно возмутился, когда увидел этот ходячий экспонат:

– Батенька! Да разве можно имя любимой женщины писать на таком срамном месте?!

Мичман смутился, опустил голову и стыдливо поведал доктору свою печальную историю. Будучи ещё молодым матросом, он служил на десантном корабле, где во время учебной высадки и стал жертвой несчастного случая. Посланный капитаном со срочным поручением, Маркушкин съезжал по поручням лестницы вниз и не заметил, как морской пехотинец, с примкнутым к автомату штыком, как раз сел передохнуть на нижнюю ступеньку. Тормозить Ивану Федоровичу пришлось непосредственно своим передком о стальное лезвие. Так он и лишился части своего мужского достоинства. А до этого там было выколото: "Привет из Севастополя".

– Знаешь, Стёпа! – недоверчиво поморщился я. – Уж слишком эта история напоминает старый флотский анекдот. Мне кажется, что я его уже где-то не раз слышал.

– К твоему сведению, многие анекдоты – это случаи из жизни, когда-то и с кем-то уже произошедшие, – обиженный моим скептицизмом проворчал Степан. – Мне и самому поначалу не очень-то и верилось. Но матросы, которые мылись с мичманом в бане, в один голос утверждали, что у него на конце члена – страшный уродливый шрам, а слово "поля" написано с малой буквы. Из-за рубцов этого шрама Маркушкин и пользовался феноменальным успехом у слабого пола. Конечно, по его же собственным словам. Нет! Женщины его иногда всё-таки любили, но лишь за большие деньги и после солидной порции алкоголя. Рожа мичмана была изуродована чем-то наподобие густой россыпи крупных оспинок. Будто бригада передовых колхозниц прошлась по его ряхе своими стальными граблями.

Зато Маркушкин считал себя непревзойдённым бардом, воспевающим широту морских просторов и романтику дальних походов. По воскресениям он собирал в кают-компании всех свободных от вахты матросов, брал в руки видавшую виды семиструнную гитару и противным, гнусавым голосом запевал:

– Раскинулось море широко

И волны бушуют вдали…

Но хуже всего, что он заставлял добровольно-принудительных слушателей хором подпевать ему при исполнении некоторых особо популярных песен. Так хоть можно было немного вздремнуть за спинами товарищей. Но когда твои соседи дружно орут: … на побывку едет молодой моряк…, то тут абсолютно не до дрёмы и тем более не до сна. А эту песню мичман просто-напросто обожал. Маркушкин вполне серьёзно утверждал, что именно он, проезжая через Москву в очередной отпуск, и вдохновил авторов на создание этого всенародно любимого шлягера.