Австралоиды живут в Индии
Шрифт:
— Теперь слушай, ты, ублюдок, — устав молотить кулаками, прохрипел полицейский, — если ты эту свою дикую кошку или, как ее, пантеру не приведешь в порядок и не заставишь уступить мне, пеняй на себя. Я вернусь опять к полудню. Так что имей в виду. — И гость скрылся за пыльной рощей акаций.
Катти Сандживи посмотрел на солнце и понял, что времени для приведения в порядок «моей женщины» осталось мало.
— Что же теперь нам делать? — спросил он у Суббаммы.
— И ты еще спрашиваешь меня об этом? — возмутилась та. — На твоих глазах оскорбили жену, а ты стоишь и размышляешь.
– Значит, полицейский тебе не понравился? Тогда почему
– Тьфу!
– в сердцах сплюнула Суббамма. — Если бы ты видел, что произошло в хижине! Любой муж не стерпел бы.
Теперь Катти Сандживи живо представил все детали происшествия. И по мере их осознания в его груди ширилось и росло что-то неприятное и беспокойное. Он уже ненавидел этого толстого полицейского, город, Нарайяна и его лавку — всю эту проклятую жизнь, с которой он оказался связанным. Отрывочные неоконченные мысли метались в его голове. Он почувствовал, что ему не хватает дыхания, и оранжево-красные круги заплясали перед глазами. И в этих кругах плыла глумливо улыбающаяся физиономия полицейского. Руки с короткими пальцами хватали Суббамму. Зрелище становилось непереносимым…
Когда полицейский снова появился перед хижиной, стремительная тень метнулась от пыльной рощи. Лезвие ножа мягко вошло в тело. Полицейский хватил воздух широко открытым ртом и стал оседать. Последнее, что увидел Катти Сандживи, — это бурое пятно на форменной рубашке полицейского, которое расплывалось и набухало свежей кровью. Внезапно ослепший и оглохший он бросился к дороге и побежал по ней, странно петляя между идущими машинами.
Потом на Катти Сандживи надели наручники и привезли в полицейском джипе в город. Он до последнего момента не хотел верить, что его пребывание в городе затянется на столь долгий срок.
В зале суда, мрачном и прохладном, за длинным столом сидели три человека. На них были длинные черные одеяния. Эти трое показались ему симпатичными людьми. Катти Сандживи невольно расположился к ним. Чуть поодаль от стола сидел оскорбитель-полицейский с бледным нахмуренным лицом. Его правая рука висела на перевязи. Катти Сандживи опасливо покосился на него. Полицейский отвернулся.
Те трое начали задавать вопросы.
– Ты ударил полицейского ножом? — спросил первый
– Да, — ответил Катти Сандживи, радуясь, что он может ответить этому симпатичному ему человеку утвердительно.
— А может быть, ты не ударил его ножом? — спросил второй.
— Нет, не ударил, — Катти Сандживи не хотелось возражать и этому.
– Ударил или нет? — переспросил третий.
— Ударил или нет, — Катти Сандживи не хотелось обижать и третьего.
— Поразительно! — сказал первый. — Так мы ничего не добьемся. Я не могу понять логики его мыслей и поведения.
— Этого еще никому не удавалось сделать, — объяснил второй. — Перед нами янади. Они всегда со всем соглашаются. Мне кто-то говорил, что согласиться с собеседником для янади — значит проявить к нему уважение.
— Что же нам делать? — недоуменно пожал плечами третий. — Придется, наверно, пойти на процедурные нарушения. Ведь факт преступления налицо.
Катти Сандживи прислушивался к тому, как переговаривались эти трое. Но почти ничего не понял.
Ему перестали задавать вопросы. Видимо, вежливостъ янади здесь была неуместна. Его рассказ о случившемся все трое за длинным столом выслушали невнимательно и рассеянно. Они не смотрели на Катти Сандживи, и поэтому ему трудно было говорить. Он не знал, что судей не интересовал его рассказ.
Приговор гласил: два года тюремного заключения. За эти два года с Катти Сандживи случилось многое.
Его били дружки полицейского, которого он ранил. Он грузил тяжелые мешки с рисом, подметал тюремный двор, дробил камни, носил тяжелые шпалы. Но все это время он думал о Суббамме. Он очень хотел ее видеть, но она не появлялась. Он не знал, что однажды Суббамма с большими трудностями добралась до города, пришла к тюремным воротам, но ее не пустили. Время заключения тянулось очень медленно, но и ему пришел конец. В один прекрасный день надзиратель открыл дверь камеры и велел Катти Сандживи убираться прочь.
Когда он вышел из тюремных ворот, солнце стояло уже высоко в небе. Улица оглушила его шумом, пестротой товаров, выставленных в лавках, грохотом проходящих автобусов. Никто не обращал внимания на одиноко бредущего Катти Сандживи. Хотелось есть и пить, но у него не было денег. Около рынка он подобрал несколько полусгнивших бананов и утолил немного голод. Мысль о том, что сегодня он увидит Суббамму, придала ему сил, и он зашагал к окраине города, где проходила дорога, ведущая к его деревне. К вечеру на попутном грузовике он добрался до рощи пыльных акаций. Его хижина стояла рядом. Какой-то комок подкатил к горлу и остановился там, мешая дышать. Сквозь крышу хижины пробивался дымок, и Катти Сандживи понял, что Суббамма готовит ужин. Что-то защипало ему глаза, но он овладел собой и медленно направился к хижине. Он услышал два голоса: женский и мужской. Женский принадлежал Суббамме, мужской был ему незнаком. Он невольно остановился. И вдруг, нет, он не ослышался, мужчина назвал Суббамму «моя женщина». Все поплыло перед глазами Катти Сандживи: и хижина, и пыльные акации, и темнеющее небо. Он понял, что Суббамма его не дождалась. И тут он сдал. Он заплакал громко, в голос. Так плачут дети, когда им нанесена незаслуженная и несправедливая обида. Голоса в хижине смолкли. Затем раздался шорох, и в дверях появилась Суббамма. Увидев Катти Сандживи, она на какое-то мгновение замерла, а затем обрела дар речи.
– Аё! — воскликнула она. — Да это же мой янади, — И осеклась, потому что в хижине был второй «мой янади», который поселился у Суббаммы год назад.
А Катти Сандживи продолжал плакать. Потом из хижины вышел мужчина и с удивлением уставился на обоих. Суббамма объяснила ему, в чем дело. Мужчина понимающе кивнул головой и с сочувствием посмотрел на плачущего. Потом молча направился к роще пыльных акаций.
– Эй, мой янади! — крикнула ему Суббамма. — Вернись.
При этих словах Катти Сандживи просто зарыдал.
– Перестань, — тихо сказала бывшему «моему янади» Суббамма. Жалость затопляла ее сердце. — Перестань, — повторила она. — И уходи. В племени янади всегда найдется для тебя женщина.
– Мне не нужно другой, — прорыдал Катти Сандживи. — Я пришел к тебе.
Но Суббамма ушла от прямого ответа и сочла за благо скрыться в хижине.
И Катти Сандживи ушел ни с чем. По дороге в деревню к своему брату он немного успокоился и вновь приобрел способность к трезвому размышлению. Оказывается, невольно, сам того не подозревая, он применил сразу очень сильное оружие — плач. Плач действовал безотказно на янади, и особенно на женщин. Идя по ночному шоссе, Катти Сандживи понял, что у него еще есть надежда вернуть Суббамму. Плач — вот его главное средство. Как только он это сообразил, ему сразу расхотелось плакать.