Австрийский моряк

Биггинс Джон

Когда пришло время спать, сделать это оказалось непросто, потому что U-13 легла на грунт с десятиградусным дифферентом на нос. Это означало для всех нас, что отдыхать стало крайне неудобно из-за постоянного сползания, приходилось снова подтягиваться наверх. Когда в полдень я проснулся для следующей вахты, все были раздражены. Новые вахтенные отправились на свои посты, а старые остались внизу. Затем, совершенно неожиданно, лодка дала небольшой крен на правый борт и начала двигаться, медленно, но вполне ощутимо, а потом остановилась на четыре метра глубже, чем прежде.

По-видимому, мы балансировали на краю какой-то мелкой впадины на морском дне. И когда несколько

человек поменяли положение, U-13 заскользила вперед, а потом остановилась, уткнувшись в ил. Меня это не слишком беспокоило, но жизнь под углом становилась утомительной, и я был заинтересован немного переместить лодку и обосноваться на более ровном участке ила. Я приказал продуть основные цистерны, чтобы оторваться от дна перед тем как запустить электродвигатель. Никакой реакции - мы завязли. Это было не таким уж редким явлением для подводных лодок на Адриатике, где каждую весну По и ее притоки намывали огромное количество ила с альпийских долин и равнин Ломбардии. Грунт в этих местах в основном был мягким. Безусловно, не существовало никаких причин для тревоги: все, что от нас требовалось - какое-то время раскачивать лодку взад-вперед и из стороны в сторону, и вскоре она оторвется ото дна.

Следующие восемь часов стали одним из самых горьких разочарований в моей жизни: восемь часов шестнадцать мужчин, голые по пояс и обливаясь потом, бросались сначала на правый борт, затем на левый, потом на правый борт, и снова на левый, маленький электродвигатель завывал, пускаемый то "полный вперед", то "полный назад", пока обмотка не раскалилась докрасна. Тем не менее, всякий раз лодка лишь медленно наклонялась на несколько градусов в одну или другую сторону, как будто влипла в замазку. Все цистерны полностью продули, батареи разрядились до такой степени, что пришлось погасить все лампочки, кроме одной в каждом отделении, температура поднялась выше сорока, а воздух был настолько спертый, что мы едва могли дышать. Постепенно до нас дошло, что все наши усилия просто загоняют лодку в грязь еще сильнее.

— Что ж, Месарош, похоже, на этот раз мы по-настоящему застряли. Мы продули все цистерны, и что теперь?

— А если выпустить торпеды? Лодка станет легче почти на две тонны, если перекрыть компенсирующие резервуары и потом выдуть воду из торпедных аппаратов.

Мы попытались открыть то одну, то другую носовую крышку торпедных аппаратов. Наши сердца екнули: обе не открывались, подтверждая мое подозрение, что носовая часть лодки наполовину закопалась в ил. Еще один час прошел в бесполезных попытках сдвинуть субмарину с места, лишь потратили больше электричества и кислорода. Экипаж находился в подавленном состоянии: апатия и безразличие. Наконец, после девяти часов вечера машиненгаст Сувличка заговорил.

— Давайте признаем, герр командир: мы прочно застряли, так ведь?

Я на мгновение задумался, не предъявить ли ему обвинение в неповиновении, но решил в итоге, что не время и не место демонстрировать старую австрийскую дисциплину.

— Да, Сувличка, мы застряли.

Все смотрели на меня в ожидании, что я что-нибудь придумаю. Их вера в мои способности творить чудеса была душераздирающей. Но в итоге утешить их было нечем.

— Что ж, господа, положение таково. У нас хватит кислорода для поддержания жизни на следующие сутки. Батареи почти разряжены, и израсходована почти половина сжатого воздуха. Единственное, что мы можем выбросить за борт — дизельное топливо, которого у нас приблизительно полторы тонны. Сейчас я выпущу аварийный буй, а завтра утром откачаю большую часть солярки в надежде,

что кто-нибудь увидит нефтяное пятно. К тому же мы всего в пяти милях от берега. Если нас заметят и вышлют спасательное судно, пока не станет слишком поздно, мы все проведем оставшуюся часть войны в лагере для военнопленных. Если этого не сделают, мы умрем от удушья завтра к полуночи.

На U-13 не было спасательного оборудования, даже жилетов. Мы выпустили аварийный буй и стали ждать. Кислород шел в атмосферу лодки до тех пор, пока баллоны не оказались почти пустыми. Затем, сразу после рассвета, мы начали откачку дизельного топлива, присоединив муфту подачи топлива к трюмному насосу. В конце концов, через четыре часа мы откачали полторы тысячи литров без какого-либо заметного влияния на лодку, которая словно застряла в бетоне. Я оставил сто пятьдесят литров топлива в резерве: будет совсем не смешно, если каким-то чудом мы выберемся на поверхность и станем беспомощно дрейфовать во время шторма.

Не стоит подробно вспоминать об остальной части того ужасного дня, когда мы неподвижно лежали в тусклом свете, стараясь израсходовать как можно меньше кислорода и пытаясь всеми способами смириться с неизбежным концом. Некоторые собрались вместе; другие прилагали слабые усилия для написания последних писем. Но только один, казалось, сломался: новый таухфюрер Шпенглер, который бормотал и проклинал "глупых, идиотских чиновников, пославших нас в этот кошмар", пока остальные не велели ему заткнуться, и он уполз в машинное отделение и засел там в одиночестве.

Не лучший способ умереть, хотя было столько свободного времени, чтобы об этом подумать. Смерть в те годы постоянно находилась рядом, и раньше мы полушутя называли лодку "der Eiserne Sarg" — "железный гроб". Но, так или иначе, мы особо не думали об этом, всегда предполагая, что этого с нами никогда не случится; или, если и случится, то смерть произойдет мгновенно: от мощного взрыва торпеды или мины, под сокрушительной стеной воды, затем последует забытье, прежде чем мы осознаем, что произошло.

Мои мысли были далеки от приятных. Похоже, женская интуиция Елизавету не подвела. Я нащупал в кармане ее письмо и ответ, который ей не суждено получить. Возможно, она никогда так и не узнает, что со мной произошло. Мы умрем, а примерно через неделю, когда перестанет работать насос, вода заполнит корпус. Наши тела разбухнут и всплывут к переборке, но через несколько месяцев, когда мы сгнием и развалимся на куски, снова потонут.

А По и Адидже будут приносить ил каждую весну, как растает снег, накапливая слой год за годом, век за веком, пока ржавый, обросший ракушками кончик перископа наконец не исчезнет, и подводная лодка его императорского и королевского величества U-13 и кости ее экипажа не перейдут из истории в геологию. Я уже представлял ряды безликих, одетых в серое фигур, ожидающих разговора со мной, когда я прибуду на место, в которое не так давно отправил их. "Везучая тринадцатая" долго тянула, пока не оправдала свой номер.

К восьми вечера мы почти израсходовали последний воздух. Грудная клетка вздымалась и работала, а легкие изо всех сил пытались извлечь последние несколько атомов кислорода из мертвой, подобной паровой ванне атмосферы. К этому времени батареи уже разрядились, и я включил аварийные лампы. Почему бы нет? По крайней мере, мы умрем не в темноте. Команда напоследок прощалась друг с другом, пока ещё были силы. Потом матрос приполз ко мне на центральный пост и выдохнул странную просьбу.

— Герр коммандант... Вы можете выслушать исповедь и... отпустить грехи?