Австрийский моряк
Шрифт:
В этот момент я взбунтовался.
— Могу я тогда почтительно спросить членов этой группы, как предполагается поступить со мной? Меня отдадут под трибунал? Поскольку в противном случае я буду его требовать, чтобы восстановить своё доброе имя.
— Боже ты мой, да вы с ума сошли! — воскликнул Либковиц. — Какими же дураками мы бы смотрелись, награждая вас "Марией-Терезией" в один день и отдавая под трибунал на следующий! Нет, Прохазка: боюсь, что для большей пользы двуединой монархии и ее союзников вам придётся… так или иначе удалиться со сцены. Теперь, будьте любезны, подождите в коридоре. Боюсь, мы должны обсудить это конфиденциально.
Когда
— А, герр шиффслейтенант, — ухмыльнулся он, — я слышал, наконец-то вы получите то, что заслужили. Я всегда говорил, что непозволительно венгерской дворянке мешать кровь с простым чешским свинопасом. Теперь, когда вы убили ее брата, возможно, она мне поверит.
— Откуда это вам известно?
— Скажем так, — улыбнулся он, — Будапешту нравится поддерживать собственные контакты с Берлином. Так или иначе, можете считать, что брак отменен, и если я снова увижу вас около графини Эрленди-Братиану, то с превеликим удовольствием застрелю. Желаю хорошего дня.
— Ах ты, грязная венгерская вошь, я…
Дверь открылась.
— Герр шиффслейтенант барон фон Прохазка приглашается в переговорную.
Я вошел и понял, что предстал перед комиссией по расследованию. Либковиц встал, чтобы огласить вердикт.
— Герр линиеншиффслейтенант, неофициальная комиссия считает дело против вас… недоказанным. Однако моя прискорбная обязанность перед лицом сильнейшего и непреодолимого давления со стороны наших германских союзников информировать вас об отстранении от командования субмариной U-13. Относительно вопроса вашего… поступка чести, мы решили, что вовсе не в интересах монархии толкать на самоубийство человека, накануне получившего Рыцарский крест военного ордена Марии-Терезии. Поэтому мы пришли к следующему благоразумному решению: с завтрашнего дня вас переводят в качестве наблюдателя в имперский и королевский воздушный флот на фронт Изонцо.
Я покинул здание мрачным и решительным, как никогда в жизни: я увижу Елизавету перед отъездом в Италию или умру, пытаясь с ней повидаться. И тысяча Келешваев, вооруженных тридцатисантиметровыми гаубицами, не остановят меня, когда я с грохотом подъеду в фиакре к зданию Рейхсрата, где она работает медсестрой. Я прихватил с собой саблю и был исполнен решимости проткнуть Миклоша, если он попытается меня остановить.
Прохожие толкались, чтобы поглазеть на меня, когда я вышел из здания Морского департамента; школьники попросили автограф; симпатичные девочки, казалось, чуть не падают в обморок, восхищенно глядя на небольшой белый крестик, прикрепленный к кителю. Откуда им было знать, бедным, введенным в заблуждение дурачкам?
Но о чем я думал, когда взбегал по ступеням здания парламента, превращенного в больницу? Я добрался до вестибюля, ожидая, что мне откажут в разрешении увидеть её, и приготовился демонстрировать свою награду всем подряд, чтобы добраться до её палаты. Но Елизавета стояла у подножия главной лестницы, бледная и усталая, с покрасневшими глазами, но по-прежнему прекрасная даже в бесформенном медицинском халате. Она улыбнулась, как будто ожидала меня.
— Дорогой, как я рада тебя видеть. Ты не хочешь меня поцеловать?
— Я пришёл попрощаться.
Она выглядела странно невозмутимой.
— Почему попрощаться?
— Разве тебе не сказали?
— Да, мне сказали. После возвращения из Шёнбрунна сегодня утром я наткнулась на этого шута Миклоша. Он бормотал какую-то чушь, что ты убил Ференца, и свадьба отменяется.
— Что ты ответила?
Она рассмеялась.
— Послала его к дьяволу, но не так вежливо: теперь я независимая женщина и выйду замуж за кого пожелаю.
— А Ференц?
Ее глаза затуманились.
— Я не верю, что ты имел к этому отношение. И в любом случае, даже если и так, я по-прежнему думаю, он бы хотел, чтобы я вышла за тебя замуж. Это мировая война, а не игра, а люди во все времена гибли от несчастных случаев.
— Но тебя лишат наследства, отрекутся от тебя...
Она отвела меня в сторону, за колонну, и обняла, глядя в глаза.
— Отто, ты слишком порядочный человек, себе же во вред. Разве ты не видишь? Старая Австрия умирает, истекая кровью среди грязи и колючей проволоки. Я не знаю, что останется после нее, но так или иначе не думаю, что титулы и разрушенные поместья в Трансильвании принесут пользу хоть кому-то. Всё, что я хочу — провести жизнь с тобой: остальное не имеет никакого значения.
— Ты по-прежнему уверена в этом?
Она улыбнулась и сжала мою руку.
— Да, уверена. И я уверена еще кое в чем. Я уже два месяца ношу под сердцем твоего ребенка.
Мы поженились 21 июля, как и планировалось, в регистрационном бюро Восьмого округа, с доктором Навратилом и Белой Месарошем в качестве свидетелей. Состоялась небольшая церковная церемония, главным образом, чтобы угодить моей тете, а затем краткий медовый "месяц" в гастхаусе, перед тем как я на следующее утро отправился на фронт Изонцо. Но это уже другая история.
Но все же спустя годы, в моей голове живет призрачное сомнение о потоплении UC-8 и смерти моего шурина. Неужели немцы были правы? Возможно, я видел то, что хотел увидеть, одурманенный углекислым газом и усталостью? Недели две назад, одним солнечным днем я сидел в саду. Внезапно звук шагов заставил меня обернуться. Это был Кевин в сопровождении крепко сложенного брюнета в джинсах и майке. Он представился как Кен Уильямс, в прошлом — старшина в водолазной команде королевского военно-морского флота и старый флотский товарищ Кевина, теперь собственник водолазного бизнеса, выполняющего все виды спасательных и строительных работ. Нас представили друг другу, и мы приятно поболтали какое-то время. Потом он сказал: