Автобиография. Вместе с Нуреевым
Шрифт:
Он был одним из первых в России, кто вышел на сцену в одном трико и танцевальном бандаже. Большинство танцовщиков носили для благопристойности мешковатые короткие штаны. Долгое время Рудольф жил в доме нашего балетного педагога Пушкина. Один наш общий друг рассказывал, что однажды пришел к Пушкину, дверь ему открыла жена Александра Ивановича, Ксения и сказала: “Т-с-с, Рудик слушает музыку в комнате”. Друг сказал: “Хорошо, я буду слушать вместе с ним”. Когда он вошел в комнату, Рудольф сидел на полу, слушал Бранденбургский концерт – он страстно любил Баха – и играл с детским паровозиком. Вероятно, ему было уже
Уже спустя неделю после выздоровления Нуреева настиг новый удар. Вот как это было: «Я узнал, что артисты Кировского будут вскоре выступать на Всемирном фестивале молодежи и студентов в Вене и что танцовщиков из всех советских республик пригласят в Москву на отбор. В списке ленинградцев я себя не обнаружил».
Сколько раз говорил он себе, что надо прикусить язык, не спорить, не язвить, обуздать свой характер. Не смог. В результате коллеги начали активно «дружить» против него. «Возможно, он и хорошо танцует, но в труппу совсем не вписывается», – говорили они о Рудике. Не лучшим образом сказалось на репутации Рудольфа и его нежелание вступить в комсомол.
«Поскольку обычная советская молодежь, не колеблясь, вступает в комсомол, мой отказ естественно сделал меня объектом подозрений, сомнительным общественным элементом. В России вся так называемая верно мыслящая молодая элита стремится объединиться в один большой могучий коллектив. Все комсомольцы думают одинаково, выглядят одинаково, говорят одинаково. Непостижимо, что кто-то пытается отделить себя от них, остаться в стороне, наедине с самим собой. Эта ненормальная склонность к уединению заслуживала презрения. Вот так получилось, что уже в первый год моего пребывания в Ленинградском хореографическом училище были посеяны семена серьезной неприязни по отношению ко мне», – вспоминал артист в «Автобиографии».
Еще одним аргументом не в его пользу стали отношения Рудика с красивой кубинской танцовщицей. Уже после смерти Нуреева кто-то из его соучеников вспомнит: да, действительно, был у Рудика непродолжительный роман с воспитанницей Ленинградского хореографического. Вскоре после окончания училища, девушка уехала в Москву, а затем на Кубу. Провожая любимую, Рудольф запрыгнул в отъезжающий поезд и там, сидя в купе, они плакали и прощались.
Но это дело прошлое, а теперь ему нужно во что бы то ни стало отстоять свои права.
«Я пошел к директору и убедил его, что должен участвовать в конкурсном отборе. Мою фамилию внесли в список конкурсантов…
Вена понравилась мне с первого взгляда. Она показалась самым веселым, красивым и гостеприимным городом из всех, какие я когда-либо видел», – вспоминал Нуреев.
На обратном пути, возвращаясь в Москву с пересадкой в Киеве, в перерыве между отбытием и прибытием поездов, составлявшем несколько часов, Рудольф и путешествовавший вместе с ним оркестрант из Кировского решили осмотреть город, зазевались и… поезд уехал без них. С кем не бывает? Происшедшее могло стать поводом для шутки и только. Но уже тогда, стоя на вокзале, Рудик кожей чувствовал: грядет недоброе.
«Я сказал своему приятелю, что готов биться об заклад: его оркестр встретит смехом и шутками, в то время, как мое отсутствие будет истолковано в совершенно ином свете».
И
19
Балет П. И. Чайковского на либретто И. Всеволожского и М. Петипа по сюжету одноименной сказки Ш. Перро.
20
Балет П. И. Чайковского, либретто В. Бегичева.
«Репетитор, рассказавший мне эту историю, добавил, что, вероятно, они вели себя так из зависти. В том поезде ехал секретарь комсомольской организации театра, с удовольствием поощрявший травлю: ведь я не был одним из них».
Позже Нуреев рассказывал: «Уже тогда, в истории с Веной руководство подозревало, что я хочу и могу попытаться остаться за границей. Не знаю, с чего они это взяли, но предупредительно-вежливые беседы были проведены со всеми, с кем я более или менее регулярно общался. В первую очередь, конечно, “допросили” мою маму и сестру. У меня же даже в мыслях не было куда-то бежать».
Не секрет, что инакомыслие, нежелание шагать в ногу со всеми, ершистость, потребность говорить правду всем и каждому жестоко караются в обществе. Для таких оригиналов у каждого припасено свое оружие: у одних – демонстративное безразличие, у других – насмешки, у прочих – клевета. Рудольфу Нурееву довелось испытать на себе все.
«Некоторые члены труппы уже не просто плохо относились ко мне, а активно пытались избавиться от меня. Это приняло форму организованной кампании клеветы и почти ежедневных нападок, продолжавшейся почти три года», – вспоминал артист.
Конечно, Рудик понимал, что сам дразнит гусей: регулярно посещал он выступления зарубежных артистов и «вступал с ними в предосудительные контакты». В его случае «предосудительные контакты» означали естественный интерес к коллегам, приехавшим на гастроли из других стран, желание познакомиться, пообщаться, обменяться опытом, больше узнать о зарубежном искусстве.
И руководство театра, и сотрудники КГБ, которые начали шпионить за Рудиком уже в ту пору, подозревали, что этот странный Нуреев может выкинуть что-нибудь такое, что потом придется «расхлебывать» всему театру.
Сам артист очень просто объяснял свое поведение: «…сравнивать, усваивать, обогащать свое искусство новым опытом на благо себе и своей стране. Птица должна летать, видеть соседский сад и то, что лежит за холмами, а потом возвращаться домой, расцвечивать жизнь рассказами о том, как живут другие, новыми возможностями своего искусства».
Заинтересованность молодого артиста, его открытость не могли остаться незамеченными. Иностранные коллеги отвечали Рудику взаимностью. Но, как только расстояние между ними опасно сокращалось, срабатывал инстинкт самосохранения.