Автобус уходит в Берлин
Шрифт:
Вольный ветер Европы, свободной от милиции, таможенников и пограничников, оказывал магическое воздействие даже на пенсионеров. Люди смеялись громче обычного, громко рассказывали незнакомым попутчикам о ганноверском карнавале и вальяжно бросали билетерше платного туалета два евро вместо двух злотых — сдачи не надо! Впрочем, сдачи у нее все равно не было. Кто-то побежал в магазинчик на автозаправке, принес несколько бутылок пива и угостил всех, кто находился рядом. Хозяйка спасенного от таможенников ожерелья показывала его соседкам. Виталика поразил туристический вирус — он бродил между автозаправкой и придорожным сортиром с видом человека, который осматривает Колизей, и старательно фотографировал закрытые на ночь магазинчики скромной цифровой фотокамерой. Даже прагматичного Дэна накрыла волна всеобщего счастья: он сидел на лавочке
В дальнем конце освещенного несколькими фонарями плаца стоял Леша. Заметив меня, он помахал рукой. Я подошел к нему.
— Будешь? — Лешин голос неожиданно изменился и теперь напоминал шепот контрабандиста.
С этими словами он протянул мне измятый, но еще вполне пригодный к употреблению косяк.
В русском языке, на котором говорят жители постсоветских стран, слово «будешь», произнесенное с вопросительной интонацией, означает высшую форму симпатии к малознакомому человеку и одновременно указывает на предложение расширить сознание при помощи спиртных напитков, легких наркотиков или яблок из собственного сада. С употреблением этого слова нужно быть осторожным — иногда после него приходится доставать деньги. Однажды в поезде «Киев — Санкт-Петербург» слово «будешь?» стало предложением немного выпить с работягами из Киевской области, которые ехали со мной в одном плацкартном вагоне. Поезд стоял на минском вокзале, читать и смотреть в окно мне надоело, и я согласился. Выпить мы не успели: в вагон зашел белорусский омоновец, оглядел наше застолье и быстро оштрафовал всех участников за распитие спиртных напитков в общественном транспорте.
— Если бы нас прогнали через рамку, тебя могли бы, как минимум, депортировать — сказал я.
— Знаю, но я ж не специально. — Леша смотрел на меня глазами ребенка, который сожалеет о том, что его застукали при попытке стащить из холодильника шоколадку. — Приехал троюродный брат из Чернигова, привез коробок травы. Мы почти все выкурили, только этот ништяк и остался. Я его сунул в задний карман и забыл. А сейчас начал зажигалку искать и нашел. Выбрасывать жалко...
Марихуана, трава, или как говорят в странах бывшего Союза, план, выращенный в окрестностях Чернигова — вещь почти безобидная и во многом заменяет статьи о пагубном воздействии легких наркотиков. Если выкурить слишком много, неподготовленный человек начинает много и без причины смеяться, съедает огромную миску поджаренной кровяной колбасы, а затем ложиться в кровать и пытается заснуть. Спит он плохо: ему кажется, что кровать положили на винт вертолета, который начинает раскручиваться — сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее. Человек встает и нетвердым шагом направляется к ближайшему туалету. Там он отдает водной стихии всю съеденную в угаре развлечений кровянку, после чего дает себе торжественное обещание никогда не курить план — по крайней мере, отечественного производства.
— В автобусе может стошнить. — Я отвел его руку, достал обычную сигарету и прикурил. — Ехать с ним дальше не советую. Если перенервничал, лучше шоколадку на заправке купи и съешь пару кусочков — лучше спать будешь. — Купил бы, да нет у меня злотых, только евро.
— А карточка?
— Только зарплатная, но на ней ничего нет.
— Ладно, давай сюда свой косяк, обменяю на витамины.
Я забрал у Леши изделие черниговских натуралистов, и выдал ему последнее яблоко, одиноко лежавшее в моем кармане. Потом разорвал косяк и выбросил обе половинки в траву. Стоявший рядом гном в зеленой рубахе, коричневых штанах и красном колпаке посмотрел на нас с благодарной улыбкой — если у польских гномов есть тайная жизнь, сегодня ночью он сможет оттянуться по полной программе.
Между тем водитель завел мотор, и пассажиры медленно потянулись к автобусу. Через несколько минут наш дом на колесах вздрогнул и двинулся в сторону автомагистрали Восток — Запад.
Дороги, которые мы выбираем, не всегда бывают ровными. На протяжении первых двадцати лет независимости в Украине был только один приличный участок трассы с безукоризненным дорожным покрытием и четырьмя полосами движения в обе стороны. Эта дорога и сейчас дает возможность быстро доехать из Киева в аэропорт «Борисполь» и заслуженно получила прозвище «20 минут Европы». В остальном пути Господни в нашей части Восточной
Было уже за полночь. Дэн, Дима, Виталик и Леша уже спали — также как и все остальные. Мне не спалось: большую часть дня я смотрел в окно и поэтому не успел устать, как следует.
Возле моих ног лежал целлофановый кулек с едой, и при помощи светящегося дисплея смартфона я устроил небольшую ревизию. В кульке остались два бутерброда с колбасой, яйцо, огурец и полпакета сока — сойдет за легкий немецкий завтрак. Яблок уже не было — последние из них стали огрызками на площади гномов.
В автобусе становилось холодно. Я натянул припасенную для такого случая кенгурушку, накинул капюшон и уперся головой в оконную раму. Вообще-то на польском участке трассы Восток — Запад нет ям, однако в жизни бывает всякое и если автобус случайно тряхнет, капюшон поможет вам приехать в Германию без синяков на лбу.
Если хочешь скорее заснуть — думай о хорошем. Размышления о трудностях, кредитах, болезнях и увеличении стоимости страховки автомобиля заставляют человека ворочаться, вскакивать и метаться по квартире в поисках решения проблем, которые невозможно решить ночью. В автобусе метаться негде. Я порылся на задворках своего сознания, вытряхнул из него все триллеры и боевики, разыскал кой-какие запасы позитива и закрыл глаза...
Самым хорошим и радостным в моей жизни была семья — Ира, Полина и Саша. Дочь Полина была очень занятой особой: в свои пять с половиной лет она посещала кружки рисования и лепки, ходила на танцы и коллекционировала игрушечных лошадок. Через год ей нужно было идти в школу. Сыну Саше вот-вот исполнится два года, у него темные волосы и большущие голубые глаза, мимо которых не может спокойно пройти ни одна женщина. Если я прихожу домой не слишком поздно, мы с ним играем в футбол, а перед сном я пою ему колыбельные, заимствованные у русских бардов и рокеров, которых нет ни в одном сборнике детских песен. Если же мне нужно работать допоздна — а сейчас, в разгар кризиса, такое бывает часто, — с детьми возится моя жена Ира...
Я проснулся оттого, что автобус сбавил ход и остановился. За окном была непроглядная тьма, в которой не было ничего кроме травы, асфальта, сверчков и рассыпанных по дороге красных огней. Это были габаритные фары автомобилей, которые застряли в огромной пробке на трассе Восток — Запад и которым не оставалось ничего, кроме долгого ожидания перемен. Часы на экране смартфона показывали три часа утра.
— Где мы? — спросил Дэн. Он проснулся на несколько секунд позже меня и слегка поеживался от холода.
— Хрен его знает, — ответил я. — Судя по всему, в Польше. Пропусти-ка меня — сейчас узнаем.
Я перелез через несколько сумок и встал во весь рост в проходе между сиденьями. Было хорошо видно, что многие водители заглушили моторы и вылезли из своих машин. Вместо габаритных огней за окном были хорошо видны огоньки зажигалок и сигарет. Автобус стоял без движения — ни одна из стоявших впереди машин не могла продвинуться вперед даже на полметра.
Я подошел к поближе к водителям и посмотрел на экран GPS-приемника, закрепленного на лобовом стекле. Легче мне после этого не стало — на дисплее была видна трасса и название придорожной польской деревни.
— Где мы? — повторил я вопрос Дэна?
— Километров пятьдесят от Вроцлава отъехали, — ответил водитель куда более вежливым тоном, чем следовало ожидать. Судя по всему, я подошел к нему первым. — Езжу тут шесть лет, но такое в первый раз. Нужно подождать.
Я вернулся на свое место и сообщил Дэну о результатах разведки. Затем подошел к Леше и попросил объяснить ситуацию Диме и Виталику — если, конечно, они проснутся. Никаких идей у меня не было — тем более, что из автобуса все равно никого не выпускали.