Автограф
Шрифт:
Последний рабочий день на подстанции. Володе предстоит прощаться с верной его бригадой, с радистками, эвакуаторами, с водителями, с Ниной Казанкиной, одним словом, со всей СМП — Скорой медицинской помощью. Он уходит к лучшему в своей жизни, но уходит с передовой от боевых ребят. Их радиопозывной: двадцать одно — интенсивная. Нина подняла бригаду еще на два вызова, и флажок на часах их дежурства наконец упал. Толя в гараже вытащил из медчемоданчика чистые мензурки и бутылку купленного по пути коньяку.
— Проводы в переплетчики.
Переплетчиками называются аспиранты, потому что сдают свои готовые кандидатские диссертации рано или поздно в переплет.
Гриша убрал в коробочку линзы.
Сказал:
— Я бы к Нестегину пошел санитаром. Он что солнечная система — не беспокоится об удаче.
— Я бы тоже пошел, — сказал Толя. — У Нестегина никакой пустой выясняловки. Постоянство привычек.
— Спасибо, служивые.
Больше не пилось, и остатки коньяка спрятали на полке среди банок с солидолом, бутылок с тормозной жидкостью и антифризом. Потом решили все же допить. Допили молча, без настроения, и уже поставили на полку только пустую бутылку.
Леня Потапов не любил, когда в редакцию являлся Вадим Ситников. Установка Вадима Ситникова — нельзя ограничивать естественные потребности человека, в них нет греховности. И надо перестать льстить человеку, пора выложить правду о его мыслях. Мысли у человека мутные. Естественные потребности светлые, а мысли мутные или смутные.
Критик Вельдяев ждал появления рассказов Ситникова: оттачивал на них перо. Ситников — фигура скандальная, но по-своему беззащитная. Оттачивать перо безопасно. Вельдяев считал себя, таким образом, строгим человеком литературы.
Зина ненавидела Ситникова. Сидела на стуле подчеркнуто прямая, неразговорчивая, и пальцы ее высоко подскакивали над клавишами машинки, отчего машинка писала не мягко, а сухо щелкала.
Вадим располагался в редакции, готовый поговорить о себе, Леня, по доброте душевной, втягивался в разговор. Не отмахивался фразами, старался понять Вадима.
Сегодня Вадим сказал:
— Случилось это в один непрекрасный день.
— Одолжить тебе денег?
— Не возьму, чтобы ты во мне окончательно не разочаровался. Только у Рюрика. Его полезно грабить. Цветущий вид. Ноги на педалях.
— Неужели не возьмете? — ядовито спросила Зина, по-прежнему сухо щелкая на машинке.
— Представьте. — Вадим поскреб пальцем по рукаву видавшего виды замшевого пиджака, будто по фанере. — Хотя испытываю определенную нужду в государственных ассигнациях.
— Не представляю.
Две недели назад деньги взял, десятку.
— Я раздроблен грехом, но не до такой степени, милсдарыня.
— Было бы что дробить!
— Сколько в мире неудач на одну удачу, вы не думали об этом? Люди делятся на кроликов, слонов и алкоголиков. Леня, купи для газеты рассказ! — Ситников выложил
Леня прочитал название «Маяк».
— Не беспокойся, рассказ о молодом строителе-каменщике. Помнишь мой рассказ о газовщике, который обнюхивал трубы и за это получал деньги?
— Припоминаю.
— Он говорил: «У меня работа опасная, я под газом». — «Сколько мы вам должны?» — спрашивали жильцы. «Пять, можно три». За «Маяк» получить бы пять, можно пятьдесят.
— Где ваши творческие принципы? — спросила Зина, и глаза ее начинали угрожающе темнеть. — Вы говорите, что мысль — это порог, через который следует переступать.
— Иногда я на пороге задерживаюсь, вытираю ноги. Пьющий вино, милсдарыня, и пьющий воду — не мыслят одинаково.
— Вы одновременно кролик, слон и алкоголик.
— У меня жизнь хуже, чем у Каштанки. Где моя радионяня…
— Я вас отлуплю, если никто другой не может. Я серьезно. Я ненавижу!
Леня понял — Ситникова надо из комнаты уводить.
— В буфет? — предложил Леня.
— Именно, — с готовностью кивнул Ситников. — Текст слов подходящий. Я за гегемонию ласковости.
Леня и Вадим пришли в издательский буфет. Как в коридорах, так и в буфете обсуждались рукописи, проблемы, политика, результаты командировок, иногда здесь правили гранки, верстку. В вазочке с бумажными салфетками лежали карандаши и ластики, а если перевернуть любую из вазочек, то обязательно из нее выпадет две-три скрепки. Лене вовсе не хотелось сидеть с Вадимом над его рассказом, но иначе он поступить не мог.
Вадим начал пить кофе. Пил вприкуску.
— Повышенной строгости у тебя пишбарышня. Не умрешь от счастья.
— Не будем говорить о Зине и в такой форме.
Рукопись была достаточно объемистой и вся написана малоразборчивым почерком. Тоже манера Ситникова — не перепечатывать. Леня начал читать. Достал из кармана стерженек от шариковой ручки: привычка — таскает с собой стерженек, хотя он и пачкает карманы. Поставил на полях рукописи первую точку: первый вопрос к автору. Точек будет много, Леня уже знал.
Появилась Зина.
— Леня, вас к телефону. Владимир Званцев. — И чтобы Леня поторопился, добавила: — Из клиники.
— Извини, — кивнул Леня Ситникову и пошел в редакцию.
— Притомился? — спросил Володя на другом конце провода.
— Кое в чем.
— Я тоже. Встретимся, смягчим нервы?
Леня никогда и никому не умел отказывать. Да и встретиться с Володей всегда приятно.
— Покажу любопытные заметки.
— Чьи?
— Не свои. Не бойся. Это, собственно, письма. Но если убрать кое-что личное… Некоторые изыски…
— Где встретимся? В редакции у меня тут… сложно.
— У Саши Нифонтова. Идет? В «Хижине».