Автопортрет с отрезанной головой или 60 патологических телег

Убайдуллаев Сурат Нусратиллаевич

“Хрю!” — сказала аська. Это была Янка. В свадебном платье.

“Ну, как?” — спросила она.

“Здорово!” — одобрил Гонец.

“Проверь свой почтовый ящик, — сказала Янка, — я выслала тебе твой костюм”

“Сейчас” — Гонец открыл почту и первым, что бросилось ему в глаза, был красный жучок, стоявший напротив одного из писем. Это был ответ Серго Тукашвили. Гонец хмыкнул и набрал адрес Серго еще раз.

“Ваш ответ пришел ко мне вместе с вирусом, — написал он. — Если не трудно, перешлите письмо еще раз”

Затем он открыл файл с костюмом от Янки и покрасовался перед ней.

“Я тебе еще два вышлю, — с сомнением прокомментировала она, — на всякий случай. Такие дела с бухты-барахты не делаются”

“Хрю!” — сказала аська. Это был Го Блин.

Пока некоторые тут к свадьбе готовятся, Го Блин времени даром не терял, взял второй ключ и стал усиленно думать, что же с ним делать? Но подумать об этом как следует он не успел, потому что ключ вдруг вытек у него из рук и превратился в нехорошего человека из бочки, который опять поставил Го Блина раком и то место, где у него раньше была резьба, отполировал ему до блеска. Униженный и искалеченный, Го

Блин еле уполз от полосатого Диогена и по дороге упал в лужу. И как вы думаете — что он там нашел?!

“Хрю!” — сказала аська. Это была мама.

“Допрыгался! — негодовала она. — Ты знаешь, что наши адреса в списках бесплатников засекли? Мне только что выслали сумасшедший счет за все заказы, которые я делала в этом году. Тебе тоже должны прислать”

“Сейчас проверю почту” — пообещал он.

В ящике было еще одно сообщение от Серго Тукашвили, но уже без вируса. Гонец, предвкушая словесную баталию, с разочарованием прочитал всего несколько строк.

“Сожалею, что мое письмо оказалось заражено, — писал Серго, — потому что в нем я дал максимально полный ответ на ваш вопрос о реальности. Повторять по два раза я не привык. Как бы то ни было, я убежден, что знание о реальности не должно приходить легким путем”

Вот зараза, обалдело подумал Гонец. Издевается, что ли? Да пошел ты нахрен со своей реальностью, юморист, блин, недоделанный. Кацо. Блин.

“Хрю!” — сказала аська. Конечно. Го Блин.

Как вы думаете, кого отважный Го Блин встретил на дне лужи? Диоген в тельняшке устало посмотрел на Го Блина и сказал: “Как же ты мне остохренел, юноша! Чего ты от меня хочешь?” Го Блин не растерялся и ответил, что хочет выйти за пределы этого уровня. “А потом?” — спросил человек. А потом, объяснил Го Блин, в следующую реальность, а там другие уровни, а потом… “Я понял, понял!” — сказал страшный человек, поставил Го Блина раком и…

“Хрю!” — сказала аська.

“Это из пиццерии, — прочитал Гонец. — Ваш адрес в анкетах бесплатно обслуживаемых клиентов оказался поддельным. Проверьте, пожалуйста, почту, мы выслали вам счет, который вы должны оплатить в течение недели, иначе…”

Гонец открыл почту. Письмо с красным жучком ненавязчиво мерцало в самом конце списка.

В конце концов, подумал Гонец, антивирусная программа должна с ним справиться, если что. По крайней мере, посмотрим, что там за “максимально полный ответ”.

Он кликнул мышкой по письму и монитор погас.

Не понял, подумал Гонец и в груди у него заныло. Вдруг он услышал странный звук — будто кто-то цокает языком — это тикали часы, заглушаемые раньше гудением процессора. Компьютер словно играл с Гонцом, прикидываясь мертвым.

“Ну, что же ты!” — сказал Гонец дрогнувшим голосом в черноту монитора, но ничего не изменилось. В эту тьму можно было смотреть бесконечно — за ней не было ничего, кроме точно такой же тьмы.

И Гонец повернул голову.

Обои в комнате были зеленые. На их зеленой поверхности кто-то нарисовал кошку и мышку, и Гонец с изумлением вспомнил, что это он сам их и нарисовал. Он повернул голову в другую сторону и увидел окно за голубой занавеской. Гонец понял, что сейчас встанет, подойдет к нему, отодвинет занавеску и выглянет на улицу.

25. Человек из красной книги

Если я когда-нибудь встречу здесь режиссера, то первое, что я сделаю, это набью ему морду. Помнится, он даже “Мотор!” крикнуть не успел. Что-то там загорелось или задымилось — вот этого уже не помню. Все разбрелись по декорациям. Я прилег на диван и уснул. Сплю до сих пор. Агнешка была со мной, то есть не Агнешка, конечно, а заслуженная артистка России… хм, имя забыл. Агнешка — это роль. Я дублировал Збышека, то есть… ну, да — его имени я тоже не помню, но опять же заслуженный артист, конечно. Он, Збышек, по сценарию из окна падать должен был, вот меня и пригласили. Я — Збышек, падающий из окна. Так и не упал. Лег на диван, заснул. Проснулся — Агнешка плачет. “Ты чего?” — говорю, тогда я ее настоящее имя еще помнил — Людмила. Оказывается, она никак выйти отсюда не может — заблудилась. Стали мы выход искать. Наткнулись на группу каких-то статистов, они нас заговорили, пригласили к себе на ужин — мы выпили немного для начала, потом выпили больше, и в конце-концов нажрались, как свиньи. Проснулся, стал Агнешку искать. Нашел под диваном. Трезвая, синяя от страха — говорит, что видела ИХ и что ОНИ то ли ели кого-то, то ли пили, но я сказал — Агнешка! Это же павильон! Здесь кино снимают, вот и все. Обнял ее крепко-крепко. Теплая и соленая. Потом Ева пошла в первый класс… нет, потом она родилась сначала, и только потом уже в первый класс пошла. Типа монтаж. Жили мы долго и счастливо, ясное дело, и умерли в один день. Пришел серийный убийца и всех нас размазал по стенке. Заслуженный артист. Он у нас еще ночевал две недели, потому что наш потолок во время дождя не так протекает, как у других. “А чего ты хочешь, — я ему говорю, — то ж декорации все картонные, а у нас настоящий шифер, потому что мэтр любил все натуральное”. Правду жизни очень любил наш великий мэтр. Встретил бы я сейчас этого мэтра — придушил бы на месте. Потому что — сколько можно? Сначала все бродили среди этой бутафории — мы, типа, гуляем. Ага, как же. Никто не хотел признаться, что выход ищет, что заблудился здесь попросту. Все думали — белая горячка. Вот я сейчас похожу немного и все пройдет. А фиг. Ничего не прошло. Просто никто уже давно никуда не ходит — все расселились по декорациям и сидят там себе, как пчелы в улье. Ждут чего-то. А чего здесь ждать? Я так понимаю, что, кроме старухи с косой, сюда уже никто не придет. Хотя, вполне возможно, что это тоже будет подстава. Заслуженная артистка какая-нибудь. С косой — это, понятное дело, по роли полагается. А выйти отсюда никак нельзя — это точно. Многие пытались. Наши дети уже не верят, что может быть что-то, кроме декораций. Они думают, что пластмассовая пальма у нас во дворе — это настоящая пальма, что наш двор — это настоящий двор. Те, кто хотел выбраться

из лабиринта декораций, попадали в другие декорации. И потом, этот парень — про него легенды разные ходят, а я его лично знал, потому что он за нашей Евой ухаживал. Стасик его звали. Лопоухий такой, вечно улыбающийся. “Дядя Збышек, — говорил он мне, — вы человек из Красной Книги, вымирающий вид” И смеялся. А легенда про него такая. Наслушался он своими лопоухими ушами про настоящую жизнь, которая к нашим декорациям никакого отношения не имеет, и решил все проверить — как оно, на самом деле-то. И ушел куда глаза глядят. Ясное дело, попал в другую декорацию. Древний Рим, все в хитонах ходят. Спрашивают: “Ты куда, молодой человек?”, а он реальность ищет. А у них одна реальность — золото. И поняли они, что он всю реальность хочет к рукам своим прибрать. Но Стасик-то тоже не лыком шит, просек он их гнилую политику и говорит: “Кесарю — кесарево! Я объективную реальность ищу, кесарем вашим не обусловленную”. Ну, они сразу поняли — мистик поганый, безвредный, дали ему пизды и отпустили с богом. А там — французская революция. Кровь рекой течет и головы с гильотин, как листья с клена, сыплются. Пригляделся Стасик — а это не кровь, а вишневый сироп, и головы отрубленные — из папье-маше. Потом Мексика — это было самое страшное. Никаких тебе тольтекских магов — Хулио любит Кончиту, но Кончита потеряла память, потому что Роза оказалась ее родной сестрой, а ведь Хулио — отец Розы, выходит, она папу своего любит, что ли? И это было последнее испытание. После этого Стасик встретил пускай не и не нашего великого мэтра, но, по крайней мере, одного из этой братии, которому бы я башку-то с удовольствием оторвал, если она у него не картонная. Сначала Стасик даже удивился немного — стоит мужик с мегафоном и орет на Стасика в этот самый мегафон: “Ты куда, урод, в кадр лезешь! Не видишь — съемка?” Но Стасик был не робкого десятка, сразу смекнул, с кем имеет дело, и говорит: “Дядя режиссер, скажите мне, ради бога, как отсюда выйти, и вы меня никогда больше не увидите!” Режиссер глазами пострелял, конечно, но все-таки сдался и сказал: “Семен! Выведи постороннего из павильона! Если еще раз такое повторится, я клянусь…” — дальше цитировать не могу, воспитание не позволяет. Короче говоря, вывели Стасика из павильона, он сел в троллейбус и решил уехать, куда глаза глядят. Но через час оказалось, что троллейбус едет по кольцу. Так и называется — маршрут “Б”. Что было дальше — не знает никто. Известно только то, что через три месяца Стасик вернулся назад и сказал, что никакой реальности нет, есть выход из павильона, но за ним — точно такая же бутафория, только еще хуже, потому что не так в глаза бросается, поэтому там никому и в голову не приходит, что все это — кино. И тут на сцену выходит мой драгоценный зять Франтишек. Тогда, конечно, он им еще не был и на Еву даже смотреть боялся, но все равно — был в нем потенциал какой-то, потому и вошел в историю. Послушал он стасиковы побрехаловки и говорит: “Ты, Стасик, складно все рассказываешь, и все было бы хорошо, если бы ты не выдавал это за чистую монету. Какие, в бога мать, декорации, какая бутафория? Все это — реально, понимаешь? Мы — живые люди и живем в реальном мире реальной жизнью. И в жилах у нас — не вишневый сироп, если уж на то пошло!” Тут Стасик возьми, да и скажи: “А доказать можешь?”, на что Франтишек ухмыльнулся и ответил: “А что ж, могу и доказать” — после чего достает из-за пазухи бутафорский пистолет — он его у меня за месяц до этого выпросил, я на нем каждый сантиметр знаю, у него даже дуло было запаяно на всякий случай — и стреляет в Стасика. Очень красивый кадр получился. Если бы еще пару дублей сделали — чтобы с разных углов было видно — цены бы такому кадру не было. И по стене Стасик тоже очень красиво сползал, размазывая по ней кровь, про которую Франтишек сказал: “Так что, Стас, это тоже — вишневый сироп?”, но Стасик ничего ему на это не ответил, а только вздохнул тихонько и умер. С этого самого момента и начинается наше летоисчисление, потому что до этого все было ненастоящее, не более, чем реквизит, а теперь — реальность. А то, что память моя хранит разные странные штуки, так это просто потому, что старый я уже. Как говорит мой драгоценный зять, “выживает из ума старый пердун”, а я и не спорю, потому что надоело мне там жить — сколько можно? Вот и выживаю. Я не колобок, у меня еще много других интересных мест осталось. Только времени уже нет. Был бы жив Стасик, внес бы меня в Красную Книгу, а то вымираю как вид совершенно незарегистрированным…

“Стоп! — крикнул в мегафон режиссер. — Не давай волю эмоциям! Лицо должно быть каменным, чтобы зрителю было видно — ты переносишь свою трагедию стоически…”

Вот так и закончилась эта история. Наконец-то я увидел его — нашего великого мэтра. Он стоял рядом с оператором и заглядывал в глазок камеры. Там на него надвигался я. С каменным лицом. У него и в мыслях не было, что я иду для того, чтобы исполнить свою золотую мечту — набить ему его поганую морду. Выходит, талантливый я все-таки актер.

26. Принцип бессмертия

“Учтите, — капризно предупредил Рабинович, — я не полезу в вашу чертову машину до тех пор, пока вы не объясните мне, как она работает!”

Молодой человек снисходительно улыбнулся и его улыбка выражала понимание. Рабиновичу было девяносто пять лет, желчь лезла наружу. Совсем как малый ребенок, только воняет от него бог знает чем — табаком, лекарствами и старостью.

“Меня специально для того к вам и прислали, — успокоил он Рабиновича, — чтобы я рассказал вам все, что вы пожелаете узнать. Я психолог, специализируюсь на промывании мозгов. Был бы я техником, вы бы уже лежали в капсуле, а не здесь”

Под “здесь” молодой человек подразумевал пустынный, но аккуратный и ухоженный, как песочница с картинки, пляж с двумя шезлонгами и одним единственным столиком, на котором стояли их бокалы с апельсиновым соком. Рабиновичу вдруг пришло в голову, что не только он, но и этот молокосос не имеет ни малейшего понятия, что это за остров и что за море. Неведение — лучший залог секретности.

“Мне только не совсем ясно, — сказал молодой человек, — неужели вам совсем ничего не рассказывали до того, как вы сюда прилетели?”