Автостопом на север
Шрифт:
— Развод. Издержки — пять тысяч. А она вышла за Вилли, участкового народной полиции.
— Надеюсь, вы из него котлету сделали? Как я из этого мальчишки на озере.
Великан недоуменно качает головой:
— С чего это? Это из меня самого надо было котлету сделать. Мы с ним даже встречаемся иногда в клубе. Здороваемся, как положено. Я на него зла не таю. А вот телевизор взял да выбросил в окно и вслед — ящик с пивом.
Я так и вижу его: стоит, под одной рукой телек, а под другой —
— Женщины — они по-другому устроены, не такие, как мы. Мы чурбаны… Женщина — она… как тебе сказать… она тоньше все чувствует, да и в жизни ей трудней приходится. По правде-то сказать, она лучшая половина человечества. А когда дело дойдет до того, что они верх возьмут — равноправие, оно ведь только начинается, будут они и композиторами, и поэтами, и министрами, — тогда храни нас бог! Чего они только не напишут про нас, мужиков, в своих книгах! До сих пор-то только мужчины про женщин писали.
— А я помню одну писательницу — Анна Зегерс.
— Вот видишь — одну. А все остальные мужики. И Гёте, и Шиллер, и Шекспир, и Штритматтер. Да ладно. Я-то, что ни говори, дурак дураком был, пять лет свою Уши ни во что не ставил. Теперь-то сам удивляюсь, как это она со мной, таким чурбаном, так долго терпела.
— Я все равно не понимаю. Такой мужчина, как вы!
— Иногда и я ее не понимаю. Не зверь же я, в конце концов. Надо было ей меня перевоспитать. Поглядел бы ты на этого Вилли: глаза как у рыбы, и с брюхом уже, и чуть что не лысый совсем. И как это Уши…
Мне даже смешно делается: стоит мне только представить себе этого Вилли да рядом с таким великаном-работягой, о каких в учебниках обществоведения пишут…
— Должно быть, она и пыталась как-то, да уж если я сяду перед этим ящиком для дураков — как глухой делаюсь. А сидел я перед ним почти всегда. И Вилли, чего там ни говори, а человек стоящий, и умом и душой не обижен… Эх, чего говорить, это у меня все уже переболело. Приезжаю в пустой дом, слушаю пластинки, схожу покурю с пенсионерами в клубе. Вроде я теперь взрослым стал. Может, нам, мужикам, и полезно такое пережить, как знать?
— А она… может, она… вернется?
Сидим. Великан на гармонике играет. Что-то про Брамса сказал: опус какой-то тридцать три, вальс ко дню рождения.
— Может, это у вас сегодня день рождения?
— Нет. И ни у кого из знакомых. А у Уши — в декабре, сейчас-то июль. Просто вещица красивая и хорошо ложится на губную гармонику.
— Ты не поджимай хвост, старина, — вдруг говорит мне Великан, сперва похлопав гармоникой по латаным штанам, а потом меня по плечу.
Я-то уж не подожму хвост, не сдамся. И Тереза, Цыпка эта из Бурова, совсем не его Уши! И женаты мы с ней не были, и знаем друг друга
Великан тем временем проверил свою машину, все по правилам и теперь собирается дальше, в Берлин ехать.
Жаль, что мне в другую сторону. Прокатиться бы с ветерком! Обо всем бы поговорить — и о мировых проблемах, и о скорости, о смерти, и о дьяволе, и о том, как, когда нас против шерстки гладят, мы центнеровый телек в окошко можем выкинуть, будто спичечную коробочку.
Может, правда мне с ним в Берлин махнуть?
Мать сразу скажет: так, мол, она и знала, что я не выдержу. Отец свирепо промолчит, а Петер в первом же письме трижды подчеркнет: задавала! Да и Великан не согласится. Мы же понимаем друг друга, будто родные братья. Отступать? Нет, ничего такого не получится.
Он запер ящик в боковине на висячий замок, а ключ прицепил к ключу зажигания — порядок во всем должен быть. Надо мне, когда из Варнемюнде вернусь, капитальную уборку дома учинить.
— Сейчас мы тебе машину организуем.
Я уже знаю: раз он сказал, так оно и будет. Это вам не сто бородатых анекдотов. Он только дело говорит. Где-то, пока еще далеко, рокочет мотор.
— Давай беги на другую сторону и садись, не зевай!
Глава X, или 15 часов 23 минуты
Много, должно быть, прошло времени, прежде чем я начал соображать, где верх, где низ, прежде чем я вспомнил, как меня зовут: я ведь не Пепи и не Петер, не Шубби и не Пружина-Крамс, и Краузе меня не зовут, и совсем я не Крупп. Наконец-то я снова я, а это значит — комиссар Густав Мегрэ, по прозвищу Гуннар.
Неожиданно Великан бросился на другую сторону шоссе. Грузовик тормозит, мы едва успеваем пожать друг другу руки. Если не ошибаюсь, я ему еще крикнул на прощанье:
— Полундра! Бывай! А твоей Уши — привет!
Вроде бы неудобно получилось.
Сижу в кабине и вдруг чуть не обалдел: оказывается, грузовик-то советский, и за рулем советский солдат сидит и подмигивает мне. А я так растерялся, что крикнул ему «Хау-дуюду!» Но солдат от этого вроде бы даже еще веселей на меня смотрит.
Только он включил скорость, уж Великан мне махнул на прощанье, как я рывком открываю дверь и скатываюсь вниз.
Мешок Петера! Забыл совсем! Хоть бы его там муравьи сожрали…
Нет, не сожрали: точно там, где я застыл, будто дерево, перед мертвым Хэппусом и сбросил мешок на землю, там он и лежит, покосившись, в травке. Вдвоем мы его закинули за борт грузовика. Что-то многовато сразу на мою головушку свалилось! Опять ничего не могу сообразить, кто я и что: то ли я Пепи, Крамс то ли я…