Айгу! Они не едят личинок шелкопряда!

Ерохина Анастасия

Правда, сначала всё пошло наперекосяк. В назначенное время нас не встретили на станции, и после продолжительной тряски в трёх автобусах ждать ещё час было тяжело и грустно. Наконец наш хост соблаговолил приехать на своём оранжевом микроавтобусе, полном детей, и забрал нас, на ходу придумывая отговорки, почему это случилось так поздно. Мороженое, видом и вкусом напоминающее сладкий картофель батат, или, как его называют в Корее, «когума», несколько сгладило первое впечатление. Но мы сразу поняли, что здесь, как и на хурмовой ферме «Тагам», тоже существуют глобальные организационные проблемы, связанные, как водится, с тем, что многочисленные обязанности распределены между немногочисленными сотрудниками, с ними категорически не справляющимися. Это слегка удручало, но деваться было некуда.

Нашим проводником в мир деревенского образовательного

туризма стал немолодой кореец, чьё имя я вспомнить не могу, так как все в общении с ним использовали прозвище Йонгари, что значит, как он сказал, «Годзилла». Йонгари был сыном владельца бизнес-империи Хандеми, с которым мы практически сразу же имели честь познакомиться. Отец его был бодр, энергичен и подтянут, как и полагается корейцу в возрасте. Он, само собой, не представился, но чуть позже я выяснила у других волонтёров, что имя владельца деревни было Дон Ги, и обращаться к нему следовало Дон Ги Сэм — слово «сэм» используется в Корее для неформального обращения к учителю. Для себя же я в итоге остановилась на прозвище Тонкий Сэм. Ну не называть же мне было его «оппа», в самом деле.

Помимо нас, в Хандеми было ещё двое волонтёров, причём оба оказались французами. От всех прежде встреченных нами французов этих отличало владение английским языком, что не могло не радовать. А так, как и все волонтёры Оливье, они много курили, были плохо подготовлены к жизни на ферме, да и к здоровью своему относились наплевательски. Старший из них, Стефан, к моменту нашего появления уже умудрился пропороть ступню об острый камень, работая в поле в тапочках, но своей обуви оставался верен и резиновые сапоги надевать не желал. Второй француз, студент по имени Антуан, периодически страдал от болей в желудке и поедал горстями таблетки, но как только его состояние улучшалось, начинал налегать на острую корейскую пищу, из-за чего снова страдал животом и в этой связи частенько был вынужден есть пустой рис. С ребятами мы быстро подружились.

Стефан, в отличие от нас, работников фотоиндустрии, и от Антуана, студента инженерного института, был профессиональным путешественником. Большую часть времени он проводил на разных волонтёрских проектах, причём если просуммировать все его визиты в Хандеми, получится около года — настолько это место полюбилось французу. Зарабатывал деньги на путешествие он, не отходя от кассы: если средства к существованию кончались, устраивался на работу в бар или кассиром в магазин, а иногда и просто разнорабочим, само собой, нелегально. Пополнив бюджет, Стефан снова возвращался к любимому делу. Его хобби было плетение фенечек, и этому занятию француз посвящал массу свободного времени. Имелся у него и вязальный крючок, да только вязать им получалось из рук вон плохо, несмотря на мои советы и подсказки. Что касается внешности, то Стефан щеголял длинными волосами, свалянные в дреды, и также, как и мы с Пашей, ходил в шароварах, вызывая удивление у практически всех встреченных корейцев. Дело в том, что в Корее такую одежду носят исключительно старушки.

Антуан же в силу молодости имел мало интересов, простирающихся за пределы музыки и выпивки. По выходным он ездил на автобусе в Сеул, где предавался обильным возлияниям, да так активно, что иной раз просыпался на улице, не понимая, где он. В Сеуле такое периодически случается с многими. В Хандеми Антуан приехал на каникулы и не располагал таким количеством времени, как мы в начале поездки, и тем более как Стефан, а потому стремился брать от жизни всё и сразу. Благодаря французам у Йонгари всегда были собутыльники, и нас это полностью устраивало, так как портить с очередным корейцем отношения на почве выпивки, а точнее, отказа от неё, совершенно не хотелось.

Нас поселили в общежитие для учащихся среднего школьного возраста, предоставив маленькое помещение с гордой надписью: «Комната учителя», где места хватало с трудом, а вся обстановка была пропитана застарелым запахом кишечных газов. Единственное окно выходило на рисовое поле и было наглухо затянуто сеткой от комаров. Французы жили в аналогичном помещении этажом выше, и там же располагалась общая комната для старшеклассников, которых в Хандеми было около десятка. К счастью для нас, все они уходили рано утром и возвращались из школы поздно вечером, около восьми. Всё время, пока ребята находились в общежитии, они истошно орали, носились со второго этажа на первый и обратно, с грохотом бились об стены и в целом вели себя так, как и подобает подросткам.

Учитывая немалое количество

народа, постоянно проживающего в Хандеми, а также туристическую направленность деревни, кормление было организованно в массовом порядке — посредством столовой. Каждый день с семи до девяти утра, с половины первого до трёх пополудни и с шести до восьми вечера можно было поесть риса с традиционными корейскими закусками, а также отведать горячие блюда и суп. К сожалению, большая часть еды, предлагавшейся в Хандеми, была безбожно острой. Даже такой замечательный во всех отношениях продукт, как сушёная хурма, они умудрялись портить, выдерживая её в соусе на основе красного перца вместе с сушёными анчоусами. Зато каждый день давали мясо, и хоть оно тоже поражало остротой, можно было его сполоснуть в стакане с горячей водой и таким образом сделать пригодным к употреблению в пищу. Корейцы лишь посмеивались, глядя, как мы мучаемся с их национальной кухней. Конечно, были и приятные исключения. Например, раз в неделю на завтрак давали не рис, а тосты, кукурузные хлопья и молоко. И иногда на обед или ужин выносили гору салатных листьев, соевую пасту твенчжан и варёное мясо. В такие дни мы подолгу сидели в столовой, наслаждаясь едой. А когда везло меньше, питались варёным рисом и тем, что удавалось отмыть от перца.

Ещё в первый день, когда Йонгари оказался не в состоянии забрать нас вовремя с автобусной станции, мы заподозрили, что в Хандеми существуют явные организационные проблемы, и это оказалось правдой. У волонтёров не было фиксированного расписания, и после завтрака частенько приходилось сидеть и ждать, пока нас нагрузят какими-нибудь делами. Само собой, никто никогда не знал, чем придётся заниматься, и это осложняло подготовку. Например, неясно было, надевать ли резиновые сапоги или достаточно тапочек. Зато работа могла быть абсолютно любой, и это разнообразие радовало. Первые три дня мы посвятили древней корейской дровяной пароварке под названием самгутгуи.

Представьте себе здоровенную яму полукруглой формы, выложенную изнутри кирпичами. Дно её сперва необходимо выстелить скомканной бумагой. Затем внутрь укладываются поленья, да не просто так, а чтобы образовалось четыре воздуховода — по одному с каждой стороны. Дальше в яму кладут солому, ещё дрова, сверху — ветки, а потом эта куча закладывается камнями, как большими, так и малыми. Камера, куда полагается помещать продукты, находится по соседству с ямой и сообщается с ней посредством нескольких отверстий, через которые проникает пар. Но до этой стадии ещё нужно дожить. В первый день мы занимались тем, что выгребали песок, золу, угли и прогоревшие поленья пополам с камнями, оставшиеся внутри после очередного мероприятия. Песок необходимо было распределить вокруг ямы кольцом, камни — разложить в три большие кучи, а всё остальное — вынести и выбросить. Таким образом за время, отводившееся нам на труд, удалось очистить одну яму из трёх, а остальными двумя занялся Анис — наёмный рабочий из Непала, такой усердный, что в одиночку стоил, пожалуй, десятка волонтёров.

Финальная стадия подготовки самгутгуи.

На следующий день Анис напилил бензопилой целый грузовик дров, а мы вчетвером принялись колоть их с помощью гидравлического топора. Французы тут же бросились тягать тяжеленные чурки, хотя их можно было катить по земле, а Паша управлял механизмом, опускающим и поднимающим лезвие. Благодаря этому приспособлению огромные куски брёвен раскалывались надвое, как хрупкие вазы. Каждую чурку приходилось делить на три-четыре части, а получившиеся в итоге поленья необходимо было перевезти в зону самгутгуи. К счастью, для этого в хозяйстве имелась самоходная тележка на гусеницах, которая управлялась посредством нескольких рычагов. Достаточно было загрузить в неё дрова, и она везла их без видимых усилий, знай направляй, дёргая за рычаги. На третий день Йонгари помог нам подготовить самгутгуи к очередному мероприятию. В пустые ямы мы набросали бумаги, выдирая листы из старых детских книжек и комкая их. Сверху положили поленья, потом ветки, солому и камни — всё в правильном порядке и определённым, единственно верным образом. В результате каждая их трёх ям превратилась в кучу, сплошь покрытую камнями, внутри которой было много дров, соломы и веток. Оставалось только поджечь бумагу, но сперва надо было дождаться подходящего случая, и он не заставил себя долго ждать.