Айла и счастливый финал

Перкинс Стефани

Ох! Я таю.

Остаток дня заполнен счастливыми мелочами. Еще одна теплая улыбка, дружеский взмах рукой… Что-то изменилось, но что? Во вторник Джош спрашивает, читала ли я новую книгу Жоанна Сфара. И я ошарашена не тем, что еще не читала, а тем, что он помнит наш неловкий разговор в девятом классе. А потом он снова исчезает.

Среда. Четверг.

Пятница.

Где же он?

Глава 6

За моим окном какой-то старик наигрывает на расстроенном пианино песню «La Vie en rose» [14] . В этом районе он частенько играет то тут,

то там, но я ни разу не видела, как он перетаскивает пианино. Звон и дребезжание, которые издает расстроенное пианино и которое сложно назвать музыкой, странно контрастируют с эмоционально тяжелыми и чрезмерно подробными описаниями в книге кораблекрушения, о котором я сейчас читаю.

14

«La Vie en rose» – знаменитая французская песня, слова к которой написала Эдит Пиаф.

Кто-то дважды стучит в дверь.

– Да просто толкни ее, – кричу я с кровати. – Замок еще не починили.

Я переворачиваю страницу, и тут дверь медленно открывается от легкого толчка. Я перевожу взгляд на вошедшего и замираю на пару мгновений, а затем резко подскакиваю:

– Извини, я думала, ты…

– Курт, – заканчивает Джош.

– Да, – шепчу я.

Мы глупо пялимся друг на друга.

О боже мой, он такой красивый! Судя по всему, Джош недавно принял душ и явно постарался выглядеть максимально круто. Мой любимый всегда носит привычную для любого американского подростка одежду, однако при одном взгляде на него становится понятно, что перед тобой человек творческий. Джош часто отдает предпочтение смелым сочетаниям в одежде, старательно подбирает обувь и ремни к на первый взгляд простым футболкам и джинсам. Он всегда расслаблен, а облик его – стильно небрежен. Кажется, будто Джош не тратит много времени на одежду, но на самом деле он никогда не наденет то, что первым подвернется под руку.

– Как ты узнал, что я живу здесь? – наконец спрашиваю я.

– Однажды, пока ждал лифт, увидел, что ты заходишь в эту комнату. Это привлекло мое внимание, потому что… Знаешь, эта комната была моей.

Джош оглядывается. Должно быть, происходящее кажется ему странным.

Это кажется странным мне.

На кровати, накрытой пледом с картой Манхэттена, валяются мягкие подушки. Помимо стандартной мебели я впихнула в комнату узкий антикварный шкафчик, в котором теперь держу книги всех мастей – романы, научно-популярную литературу, комиксы. На столике у кровати стоит лампа на изогнутой ножке, а на окнах висят кружевные занавески. Вместо постеров я развесила по стенам на специальных держателях шарфики и украшения. В шкаф не влезла вся моя одежда, поэтому я поставила еще и комод под казенные школьные полки. Стену, у которой располагаются крохотная раковина и такая же кукольная душевая, украшают полочки со средствами для ванной и душа. На столе разложены стопки учебников и тетрадей, а ручки, карандаши и маркеры, как букеты, стоят в ярких стаканчиках.

– Знаю, что эта комната была твоей… – признаюсь я.

– Почему ничего не сказала? – Джош вопросительно приподнимает темные брови.

Я пожимаю плечами, но он просто кивает, словно все понимает. И я думаю, так оно и есть. Он нервным движением засовывает руки в карманы.

– Ты все еще стоишь в коридоре. – Я качаю головой. – Входи.

Он заходит, и дверь за ним захлопывается.

– Осторожно! – Я беру учебник и засовываю его под дверь, чтобы та не закрывалась. – Ты же знаешь, что Нейт ввел новые правила.

Я чувствую себя идиоткой.

Но Джош выглядит озадаченным, и я понимаю, что он ничего не знает, потому что пропустил речь Нейта, поэтому я быстро ввожу его в курс дела.

– Мне не нужны проблемы, –

добавляю я. – Потому что Нейт может запретить Курту приходить в мою комнату, нас и так уже поймали один раз.

Это произошло на второй день, во время проверки комнат. Мы отделались предупреждением, но после этого большую часть вечеров проводили в «Домике на дереве», нашем секретном убежище через реку.

– Да. Конечно. – Джош потирает шею.

Он хочет уйти!

Я начинаю паниковать. Не знаю, зачем он пришел, но уверена, что у меня разобьется сердце, если он просто возьмет и уйдет. Я машу в сторону стула. Джош принимает приглашение. Я же опускаюсь на краешек кровати, еле сдерживая вздох облегчения, нервным жестом разглаживая складки на юбке, и принимаюсь внимательно рассматривать накрашенные коралловым лаком ногти на ногах.

– Она преобразилась, – наконец говорит Джошуа. – Комната, я хочу сказать. Когда я тут жил, тут всегда был такой бардак.

Я убираю непослушную прядь за ухо, но она снова выскакивает, опускаясь мне на лицо.

– Спасибо. – Я поднимаю взгляд, заставляя себя посмотреть в глаза любимого. В его удивительные глаза орехового цвета. Живот крутит от волнения. – Моя мама занимается оформлением витрин. Она всегда говорит, что даже небольшие помещения могут быть красивыми.

– Сложно найти комнату меньше этой.

– Уверена, ты не раз видел праздничные витрины в супермаркетах, на которые сбегается посмотреть вся округа. Мама оформляет такие в «Bergdorf Goodman» [15] .

15

«Bergdorf Goodman» – престижный магазин одежды на Пятой авеню в г. Нью-Йорке.

– Круто! – с восторгом говорит Джош и подается вперед. – Твоя мама француженка, верно?

Мое сердце начинает биться чаще, как и всегда, когда он что-то вспоминает обо мне.

– Да. Сначала она работала здесь, во Франции, но потом переехала, потому что в Америке ей предложили лучшие условия. Там она познакомилась с моим папой и… осталась.

Джош улыбается:

– Ничего себе.

– А как познакомились твои родители? – спрашиваю я, и мне действительно интересно.

– В юридической школе. В Йеле. Скучная история, – пожимает Джош плечами.

– Уверена, им она не кажется скучной, – смеюсь я.

Он тоже смеется в ответ, но моя улыбка быстро испаряется.

– Где ты пропадал на этой неделе? – спрашиваю я. – Ты заболел?

– Нет. Я в порядке. – Джошуа снова выпрямляется, и выражение его лица становится непроницаемым. – Это из-за Суккота [16] .

Су… что?

– Что, прости? – Я и правда ничего не поняла.

– Это еврейский праздник, – поясняет Джош.

Румянец стыда тут же заливает мое лицо. Ох ты боже мой!

16

Суккот, или праздник кущей, – праздничная неделя, посвященная памяти блуждания евреев по Синайской пустыне. В это время иудеи едят и ночуют в сукке (шатрах или шалашах).

– Меня освободили от уроков до следующего четверга, – продолжает он.

Я судорожно пытаюсь вспомнить все, что мне известно об этом празднике и том, как его отмечают в Нью-Йорке, но в моей голове пусто. Суккот… Разве на этот праздник берут отгулы? Ни разу не слышала. Когда я хмурюсь, Джош оживляется. Кажется, в его глазах отражается… что-то похожее на надежду. А затем он качает головой, будто я задала какой-то вопрос:

– Нет. Многие американские евреи не отдыхают в эти дни. Или берут отгулы всего на два дня.