Айвазовский
Шрифт:
— Эгэ!.. Тут нэ на одну коняку, а на десять!.. Богату невистку ты соби узяв, кум Иван!..
Грянули величальную песню. Полилась рекой горилка, дробно застучали чоботы, выбивая гопака. Из хаты выбрались на улицу, на простор, и веселились до глубокой ночи. И всех, кто шел или ехал через хутор, Иван Тарасович и Горпына останавливали и звали на свадьбу. Приехал и дворецкий пана Горенка и привез еще бутылку панского вина…
…Через несколько дней после возвращения в Феодосию Айвазовский написал картину «Свадьба на Украине». Она полна движения. В тени больших деревьев у хаты пляшут гости. Деревенские музыканты самозабвенно играют на скрипках и контрабасах. Тут же и счастливые
Малахов курган
Долгие годы думал Айвазовский о картине «Малахов курган». Но пришло время и этому замыслу осуществиться.
Настал 1892 год. Художнику перевалило за семьдесят. В начале зимы Иван Константинович уехал из Феодосии в Петербург. В этот приезд кто-то из друзей посоветовал ему снять небольшой скромный особняк в одном из переулков Коломны. Комнаты были просторные, светлые, обставленные со вкусом, и там стояла тишина, чем-то напоминавшая феодосийский дом.
Айвазовский, привыкший вставать рано, подолгу стоял у окна, глядел на чистый снег, на голые беззащитные березы. Он любил утренние раздумья до работы. Перед мысленным взором явственнее возникали картины юга. Тогда он работал с упоением, забывая выходить к завтраку. Хозяйка не смела его беспокоить. Только Пантелей — старый дворник — топтался у дверей и кашлем напоминал, что пора, мол, и подкрепиться.
В первые дни Айвазовский притворялся, будто он ничего не слышит. Но перехитрить Пантелея было не так-то легко: тот кашлял все настойчивее. Однажды Айвазовский выбежал с кистью в руке, разгневанный, готовый накричать, но, увидев старика, которого на этот раз не на шутку душил кашель, его побагровевшее лицо и слезящиеся глаза, кинулся ему на помощь. После этого случая Иван Константинович старался больше не опаздывать к завтраку. Первые дни хозяйка сама прислуживала за столом, но, заметив, что ему приятнее общество старика, поручила все заботы Пантелею. Нашлись у них и общие знакомые. Пантелей служил в Севастополе. Во время обороны ему оторвало ногу. Сам Корнилов знал храброго матроса. Айвазовский любил подолгу слушать рассказы Пантелея о Корнилове и Нахимове. И охотно вспоминал о встречах с ними. Пантелей подробно расспрашивал Айвазовского о его севастопольских картинах.
— Вот вы, Иван Константинович, много картин написали о морских битвах славного Черноморского флота. Особливо ваша картина «Осада Севастополя» запала мне в душу. Я ее здесь в Питере на выставке видел. Как узнал я, что о Севастополе картина, так и зашкандыбал туда на своей деревяшке. Долго не хотели меня пустить в зал, где одни господа были. Спасибо знакомому студенту — провел меня. Смотрел, смотрел на эту картину, и слеза прошибла… Не думал тогда, что художника, который написал ее, увижу да еще буду разговаривать с ним… А вот привелось. Только вы скажите мне, Иван Константинович, отчего бы вам не написать такую картину, чтоб русский матрос был виден, душу его богатую и сердце отважное раскрыть перед всеми.
— А как это сделать, Пантелей? Подскажи, друг!
— Да вот хотя бы такой случай: мне о нем рассказывал один мой земляк, тоже служивый, вместе со мною в Севастополе оборону держал. Так вот — в прошедшем году мой земляк решил побывать в Севастополе. Целое лето шел туда. По дороге встретился ему такой же старик, как и он, туда же держал путь. В оборону он на четвертом бастионе у графа Толстого денщиком был. Вот они
Айвазовский молчал. Только по глазам было видно, как глубоко тронул его рассказ Пантелея.
…Художник задержался в Петербурге до самой весны.
Айвазовский уже несколько дней как выходил в весеннем пальто. Шубу он велел Пантелею уложить в дорожный сундук. В день отъезда было совсем тепло, солнце по-весеннему заглядывало в комнаты. На душе было легко, как будто она умылась весенней водой. Перед тем как поехать на вокзал, Айвазовский заперся в своих комнатах и вышел оттуда только тогда, когда прибыл экипаж.
Прощание с Пантелеем было трогательным. Оба прослезились и обнялись. Долго глядел Пантелей вслед экипажу, а затем медленно пошел в комнаты художника. В светлой, просторной прихожей, между спальней и кабинетом, он от неожиданности вскрикнул: на вешалке висела шуба Айвазовского. Он вскрикнул так громко, что хозяйка услышала из гостиной и прибежала.
— Что приключилось, Пантелей?
— Шубу Иван Константинович забыл… Да как это могло случиться? Ведь я сам намедни в дорожный сундук ее уложил… Не иначе как наваждение какое. Надо скорее на вокзал отвезти ее, может, еще успею…
— Ты прав, Пантелей, — сказала хозяйка, — только в ум никак не возьму, как же это оплошал ты. Всегда аккуратный и рассеянностью не страдал до сих пор.
Пантелей двинулся к вешалке и вовсе опешил. Даже руками развел от неожиданности.
— Что там опять случилось? — заволновалась хозяйка.
— Уж поглядите сами, Лидия Ивановна. Подойдите сюда поближе…
Хозяйка робко подошла к вешалке и ахнула: то, что они с Пантелеем приняли за шубу Ивана Константиновича, была действительно его шуба., только написанная на стене.
— Вот проказник! — первая отозвалась, приходя в себя от удивления, хозяйка.
— Большая честь и память для дома, — строго заметил Пантелей.
…На следующую зиму Айвазовский опять приехал. Он дал знать о своем приезде накануне. Хозяйка уехала куда-то к родственникам, оставив дом на Пантелея. Старик тщательно убирал комнаты, готовясь встретить дорогого гостя, и без конца выбегал на крыльцо, выглядывал, не едет ли. Приехал Иван Константинович рано утром, когда Пантелей во дворе расчищал дорожку к сараю — ночью выпал обильный снег. Так что и не встретил, как хотелось ему. Извозчику пришлось долго стучаться в парадную дверь. Ужасно расстроился Пантелей. Иван Константинович успокаивал его и даже слово давал, что так лучше вышло; пока извозчик его дозвался, он успел, глядя на знакомый дом, вспомнить прошедшую зиму.
Снимая в прихожей шубу, Айвазовский вдруг оглянулся на Пантелея и глазами выразительно показал на белую чистую поверхность стены. Старик опустил голову, руки у него задрожали, и он, вконец расстроенный, выбежал во двор. Только за завтраком рассказал Ивану Константиновичу, что летом у них останавливался богатый купец-армянин из Тифлиса. Хозяйка показала ему на стене шубу, написанную Айвазовским. Перед отъездом купец выторговал ее за большие деньги.
— Купец привел сюда мастеров, — продолжал Пантелей, — они осторожно зубилом пробили штукатурку, а потом стамеской снимали ее вместе с дранью. Когда увозили вашу шубу, я ушел на целый день из дома. С хозяйкой я после этого поссорился… Она и уехала потому, что неловко ей перед вами.