Азарт среднего возраста
Шрифт:
И девочку он помнил. То есть опять-таки помнил, что в библиотеке сидела рядом со стеллажами какая-то девочка, читала или рисовала. Что это была за девочка, как она хотя бы выглядела, не отпечаталось в его памяти совершенно. Нет, что-то отпечаталось – у нее, кажется, коса была длинная, и кончик косы был вымазан в красках.
– Вы не только читали, – сказал Александр. – Рисовали еще.
– Да, правда, – кивнула Варя. И вдруг, непонятно почему, добавила: – Какой же он был страшный!
– Кто? – не понял Александр.
– Медведь. Господи, как же он шел… Так ни люди не
Александр и забыл уже про медведя. А она, выходит, помнила все время, и не просто помнила – это воспоминание сидело в ней как стальная зазубрина, которая не может выйти сама, потому что зацепилась слишком крепко.
– Разве вы пошевелиться не могли? – Александр пожал плечами так, словно ничего особенного во всем, что с ней случилось, не видел. – Очень даже вы шевелились. Платок в него бросили, на дерево полезли.
Оба эти действия были на редкость бестолковыми: платок лишь раздразнил зверя, а по деревьям он лазил гораздо лучше, чем Варя. Но напоминать ей о ее бестолковости Александр не стал. Ей и без того хватило. Да и какой толковости можно было ожидать от насмерть перепуганной женщины, встретившей ночью в зимнем лесу шатуна? Неизвестно еще, что он сам стал бы делать на ее месте и без оружия. Ну, он-то ладно, придумал бы что-нибудь, а вот ее следовало срочно отвлечь от пугающих воспоминаний.
– Набрали воды? – спросил Александр. Варя кивнула. – Пойдемте.
– Да-да, – спохватилась она. – Я вас и так отвлекла.
– Ни от чего вы меня не отвлекли, – пожал плечами Александр. – Просто я думаю, нам стоит отметить Крещенье. У Пушкина, помнится, в крещенский вечерок девушки гадали, – улыбнулся он. – За ворота башмачок, сняв с ноги, бросали. – И, вспомнив, как беспомощно соскользнули с ее ног валенки, когда она сидела на дереве, поспешно добавил: – Но башмачки бросать мы не будем.
Она посмотрела на него удивленно, потом улыбнулась тоже.
– Это не совсем у Пушкина, – сказала Варя. – Просто у него в «Евгении Онегине» эпиграф такой. Не помню, к которой главе.
– Ну, неважно. Пойдемте, Варя, пойдемте выпьем. Я уж всяко не страшнее медведя.
Глава 19
– Знаете, я думаю, для Джотто это стало совсем неважно.
Варя поднесла руки к огню. Странно, что ей до сих пор было холодно: щеки ее горели таким румянцем, словно жар у нее внутри был сильнее даже, чем жар камина.
– Так и не согрелись? – спросил Александр. – Глотните-ка еще виски.
– Спасибо, я согрелась, – сказала Варя, поспешно убирая руки от огня, как будто было что-то стыдное в том, что она никак не могла согреться. – Это я… так просто.
Александр понял: она просто никак не может прийти в себя, оттого и ощущение непроходящего холода, несмотря на горящие щеки. Или, может, она все-таки простудилась вопреки всем красивым крещенским легендам?
– Ну-ну, – сказал он, – так что же стало неважно для Джотто?
– Похожи овцы на его фресках на настоящих овец или не похожи. Пока он был пастухом и учился рисовать, ему было важно, чтоб были похожи. А потом он понял, что там, – она быстро провела
– И какое же другое? – спросил Александр.
Он поддерживал этот разговор лишь потому, что тревожился из-за ее состояния и проверял: оттого она дрожит как в лихорадке, что никак не проходит ее испуг, или она все-таки заболела? Поэтому, спрашивая про Джотто, он наблюдал за ней более внимательно, чем того требовал ни к чему не обязывающий разговор у камина за бутылочкой виски.
– Александр Игнатьевич, вы не старайтесь меня развлечь. – Она подняла на него огромные свои глаза. – Мне скучно вообще не бывает, даже когда я одна. И даже особенно когда одна.
– Почему?
– Так. – Она снова улыбнулась своей непонятной летящей улыбкой. – Натура такая. И потом, кто в глуши вырос, тот наедине с собой никогда не заскучает.
– Как сказать. Пустота везде место найдет, и в глуши тоже.
Рядом с этой женщиной неловко было изрекать прописные истины. Было в ней что-то такое, что исключало всякую банальность.
– Конечно, вы правы.
Варя снова смутилась. Похоже было, что она совсем не знает, как себя с ним вести, и поэтому держится скованно. Александр еле уговорил ее все-таки зайти к нему в поселок. Конечно, он мог бы проводить ее и в деревню, но сказал, что не может, потому что уже поздно и он устал. Неизвестно, поверила ли этому Варя, но только соображение о том, что она потребует дополнительного усилия от человека, который, по ее представлениям, и так уже совершил не то что усилие даже, а подвиг, спасая ее от медведя, – похоже, только это соображение заставило ее согласиться.
Но скованность ее не проходила ни от виски, ни от тепла, ни от разговора о живописи Джотто. Во всем этом была какая-то необязательность, которую Александр чувствовал сейчас особенно остро. Ну, виски. Ну, фрески. Все это было неважно после того, что он пережил этой ночью в лесу, когда стоял под сияющим небом и жизнь стояла перед ним, как она есть.
– Вы не обращайте на меня внимания, Александр Игнатьевич. Отдыхайте.
Неслышно ступая в вязаных носках – валенки она сняла сразу же на пороге, – Варя прошла к камину и села в кресло, повернутое к каминному экрану. Александр не мог теперь видеть ее лица; наверное, она специально так села, пытаясь избыть неловкость. Ему почему-то было жаль, что это так.
Он не знал, о чем с ней говорить, но и не пытался говорить хоть о чем-нибудь. Молчать в ее присутствии было легко, как дышать. Он умел ценить эту редкую человеческую способность.
Косы, которую Александр запомнил из ее детства, у Вари больше не было. Когда она вошла в комнату и сняла платок, то оказалось, что волосы у нее были сколоты шпильками, но все шпильки растерялись, кроме одной. Эту оставшуюся шпильку она вынула сама и попыталась пригладить волосы, но они все равно остались спутанными, и она перестала их поправлять. Кажется, она вообще быстро смирялась с тем, чего не могла изменить. Но это происходило не от безволия, а от какого-то другого качества, которого Александр в ней не понимал.