Азарт
Шрифт:
Хорошо хоть младшенькая сестрёнка постаралась: за несколько дней до моей аварии родила девочку. Наверняка её уже утомили лаской и чрезмерным вниманием, а уж как я хотел бы взглянуть на крошку – словами не передать.
Чёрт! Я понял, что потерял над собой контроль. Все, включая доктора, с опаской от меня отпрянули. Кажется, приятные эмоции заставили тело дёргаться совершенно неадекватно. Проклятье! Ещё и глаза, сволочи, закрылись! Ох, и доберусь же я до вас, зенки поганые! Лично выковыряю!
«Успокоиться! – командую сам себе, опять улавливая знакомые голоса, и мысленно цепляюсь за их звучание, как
– …у него временное, – менторским тоном вещает врач. – Он сейчас под воздействием успокоительных препаратов, так что вспышки агрессии можно не опасаться.
– Ну, а как я ему вручу игрушку? – недоумевает мать. – Точнее, этот, как его… джойстик? Он же меня не слышит, не видит, да и пальцы его вроде не слушаются.
Хочется выкрикнуть: слышу, мамуля! А вот с пальцами в самом деле беда.
– Ничего страшного, – продолжает док. – Сейчас у нас только первые попытки примерки к осязательным рецепторам Максима-Адриано. Основные попытки будем делать завтра, уже непосредственно в игровой комнате. Там мы ему и глаза откроем, и на экран заставим взглянуть. Попытаемся пробудить, так сказать, его подсознательные порывы к мышечному мышлению. Ведь именно так действуют игроки на полях сражения или в рыцарских турнирах. Глаза ещё только видят, а пальцы рук уже выполняют определённые действия. Ну… пробуйте… Смелей!
Естественно, что я ничего не почувствовал. Хотя прекрасно слышал, как мать уговаривает меня сжать ладонь или согнуть хотя бы один палец. Если честно, то я и не пытался пробовать – настолько успел испугаться собственного тела за последнее время. Я сейчас сожму палец, но вместо этого задёргаюсь в конвульсиях. Или заору, словно меня режут. Не хватало ещё и сестёр напугать.
Возились они долго, но безуспешно. Наверное, легче было деревянную швабру обучить нужной ухватке, чем мои непослушные ладони.
Зато средняя сестра вдруг проявила присущую ей с детства смекалку. Ну ещё бы, она меня больше всех защищала, прикрывала и мастерски, с невероятной фантазией выгораживала! Вот она и попросила главврача:
– Аристарх Александрович, а можно ему ещё раз глаза открыть? – Тот задумчиво хмыкнул, но просьбу выполнил. А я с жадностью приник к открывшимся окошкам, за которыми улыбалось личико Вероники. – Маси, ты меня слышишь? – она произнесла имя, которым называла в раннем детстве, когда сама только училась говорить. – Маси! Это я, Ника! – О! Тоже детское имя, от которого мне стало так тепло и хорошо на душе. – Маси! У тебя в правой ладони джойстик, хватайся за него. Ну!.. Слабак, ты всё равно у меня не выиграешь! Я лучше тебя играю!
Я хотел улыбнуться на эту неудачную, но такую милую попытку, да вовремя вспомнил о непослушном теле и улыбнулся только мысленно. Но слова ахнувшей матери шокировали меня:
– Он сжал! Он сжал игрушку! Он нас слышит!..
Неужели?! Уф! Хоть что-то сдвигается в сторону выздоровления!
Тьфу ты! Опять эти непослушные глаза закрылись! Но доктор уже и сам проявил инициативу: открыл мне глаза, и я снова мог видеть склонённые ко мне родные лица. Почти все улыбаются, радуются, хотя я хорошо себе представляю, какое чудовище, обезображенное шрамами и ожогами, они перед собой видят. Наслушался от санитаров и врачей о своей внешности. Почему «почти»? Да, зятёк,
– Ой! – восклицание Вероники следует за отчётливым хрустом. – Он раздавил джойстик! И порезался… Маси, успокойся! Ты всё равно выиграл! Молодец!
Ёлки-палки! Опять я не так двинулся! Хотя даже трудно представить, как надо сжать пластиковую рукоятку, чтобы она раскрошилась или лопнула. Перестарался. А вот сестрёнка, как всегда, умница. Вся в меня! Э-э-э… вернее, это я в неё. Если вылечусь и выйду из дурки на своих двоих, любые её прихоти и желания исполню. Правда, я и так её всегда больше других баловал, вызывая ревность остальных сестёр. Да и мать всегда ворчала…
А сейчас было бы здорово просто обнять мою защитницу и крепко-крепко поцеловать!
Ну что я за дебил?! Видимо, желание переросло в действие, и я задёргался. Вдобавок услышал мой собственный дикий рёв взбешенного носорога, из-за которого от меня отпрянули все, даже побледневший Аристарх Александрович. Видимо, и профессионал сомневается в успокоительных лекарствах, которые мне вводятся. Вероника тоже побледнела, испугалась не меньше остальных. А вот зятёк вновь тупо улыбается. Ну что за харя противная? Чему, спрашивается, радуется? Что-то он мне снова разонравился.
Хорошо, что доктор не растерялся:
– Мне кажется, у него пошла положительная реакция от встречи. Наверняка он вас узнал, просто его связи по управлению телом разрушены, вот и получается не та реакция, которую мы ждали…
А он и в самом деле профи! Ему тоже от моих щедрот достанется, пусть только на ноги меня поставит.
– …поэтому приходите завтра, только на полтора часа раньше. Будем пробовать то же самое, но уже непосредственно в игровой комнате. Договорились?
Мои родственники ни о чём с ним не договаривались, но покорно кивают. Они придут. Я их люблю, и они меня любят, так что любые дела в сторону отбросят. Удивляюсь, почему отца рядом нет. Наверное, чтобы не толкаться среди женщин и не торчать на заднем плане, как наш недоделанный зятёк. Он, конечно, ещё тот тиран и диктатор, но своих близких никогда в обиду не даст. При всех нагрузках и обязательствах, что он взваливал на своих детей, отец всегда предоставлял нам полную свободу действий. Даже гордился моими командировками в районы боевых действий. Хоть и скрывал эту гордость за руганью и едким сарказмом в адрес всех «тупоголовых солдафонов».
Почему-то я уверен, что завтра отец постарается присутствовать. Да и средства на дорогостоящую методику он наверняка выделил из оборота своего бизнеса. Тоже своего рода аванс именно мне, который придётся возвращать, хочу я этого или нет. Вроде и семейное добро, но тут уж я сам в подобных вопросах щепетилен до крайности. Больше всего на свете не люблю быть кому-то обязан или должен. А отцу – тем более. Вот такой у меня пунктик.
Я опечалился: если бы только этот пунктик мешал моему существованию, я бы, наверное, был счастлив. Только оказавшись в таком страшном положении, понимаешь, какое это счастье – двигаться, видеть, слышать и просто общаться.