Азартные игры высшего порядка
Шрифт:
Крис к концу этой речи имел совершенно ошарашенный вид. Старушка, вытянув шею, повернула к оратору ухо, демонстрируя искренний интерес потенциальных читательских масс к произведениям Криса.
— Теперь возьмем твоего мужика…
— Да нет, зачем же…
— Нет уж, возьмем!
Крис вздохнул обреченно: крутого же козла он запустил, сам того не ведая, в собственный, дорогой его сердцу огород! Крис покосился на «жабу» — бедняга ворочалась и вздыхала, словно бы сочувственно: ей тоже пришлось худо от этого настырного мужика.
— Твоя супергерла к нему и так и эдак. Пробирается всеми правдами и неправдами
— Надо почитать, — заметила старушка, взглядывая на Криса с чисто женским, без малого материнским сочувствием.
— Любовная линия не главная, она побочная в моих романах, — сдержанно произнес Крис, начиная тихо закипать.
— Не спеши, мы же твое произведение в деталях разбираем. Просто именно эта твоя побочная линия больше всего задела меня за живое. Вот я с нее и начал.
— А не пошли бы вы… На поиски капитана? А то лягушка ваша редкая вон, того и гляди, издохнет.
— А шут с ней, — отмахнулся мужик. — Чем не пожертвуешь для поддержания интеллектуальной беседы! Теперь не каждый день с образованным человеком встретишься!
Продолжения этой беседы Крис бы не выдержал. И он сорвался:
— Да кто вы такой, чтобы судить о моих романах?! Не нравится, так и нечего читать, а подобная дилетантская критика меня еще в той жизни достала!
— Неужто не узнал меня? А ну-ка глянь повнимательней! — Мужик приосанился, гордо расправив плечи, огладил еще раз бороду, пошевелил демонстративно пальцами ног и, видя, что его таки не узнают, объявил: — Я — Лев Толстой!
Крис вытаращил глаза, губы его медленно расползлись в улыбку.
— Лев? — И он захохотал, откинув голову. — Толстой? — Он завалился на спину, не в силах остановиться.
Мужик еще раз себя оглядел, покрутил голыми пятками и поднял вопросительный взгляд на старушку:
— Что, не похож?.. — Он повернулся к ней в профиль. — А так?
— Ты, сынок, больше на лешего похож, чем на толстого льва, — честно призналась бабушка.
Мужик тоже засмеялся — заливисто, по-молодому. Глядя на них, и старушка не удержалась, разразилась тонким смехом. Развеселившаяся троица забыла глядеть по сторонам, а между тем к компании присоединились новые гости, вернее, опять же старые знакомые: Лобстер, вновь живой, здоровый и полный сил, однако явно чем-то озабоченный (не иначе как отсутствием «горючего»), и с ним всхлипывающий Ник. Заметив их, Крис перестал наконец смеяться, смолкли и остальные — какой может быть смех при виде плачущего ребенка? На Нике не было пояса, оставленного ему Чарли, так что Крис примерно догадался, отчего слезы: обидели
— Ты чего ревешь? — участливо спросил его Лев Толстой. — Аль обидел кто?
— У меня Чарли… пояс забрала… и… убежала-а-а.
— А вот глянь-ка сюда! — Лев Толстой шлепнул по своей «лягушке». — Какая красавица, а? Прямо царевна! — Ник, хлюпнув носом, презрительно отвернулся. Мужик не оставлял попыток его утешить: — Ты на колер, на колер посмотри! Хочешь погладить?
— Да не плачь ты, не Чарли это была, а так, одна галлюцинация, — сказал Крис.
— Ча-арли… Она сказала… что ей некогда… что у нее важ-ное д-дело-о…
Лев Толстой пнул в сердцах свою «лягушку» пяткой и взялся в немом отчаянии за голову. С «лягушкой» же после его пинка стало твориться нечто странное и удивительное: она затряслась, будто студень, лапы сами собой развязались и всосались в голубую массу, которая потянулась вверх, меняя цвет и переплавляясь в новую форму. Из всей компании одного лишь Льва Толстого оставили равнодушным «жабьи» метаморфозы: он сидел, подперев рукой щеку, и, вздыхая, наблюдал превращение своей «лягушки» во что-то, пока еще непонятное, но не иначе как в царевну. Зато Ник и думать забыл про рыдания, во все глаза глядя на чудо: в кои-то веки взрослые не обманули!
Голубая субстанция стала серой и вытянулась вверх, достигнув человеческого роста, однако вместо царевны в формирующихся очертаниях стало прорисовываться нечто явно противоположного пола: перед компанией стоял не кто иной, как Лидер, и улыбался почти так же, как в первое свое прибытие, — почти, потому что нынешняя его улыбка была несколько натянутой.
— Поздравляю, — произнес он, обращаясь к Льву Толстому. — Вам удалось меня провести, но не воображайте, что это победа. Просто один — ноль в вашу пользу.
— Два — ноль, — поправил его Лев Толстой изменившимся молодым голосом и пояснил: — Первый раунд мы выиграли в зале суда.
— Она, конечно, уже в моем кабинете, — сказал Лидер, не находя нужным вступать в полемику с Толстым по поводу счета.
— А ты думал, что она сидит в моем кармане?
— Замечательно разыграно, — признал Лидер, усмехаясь. — Даже жаль, что все это напрасно — ведь Ключа в кабинете нет.
— А где ж он есть? Не подскажешь ли, часом? — Лев Толстой издевался, прикидываясь дурачком, а может, просто пытался еще оттянуть время.
— Даже если подскажу, вам это не поможет.
— Неужто такое надежное место?
— Главное, что вам надлежит знать об этом месте, — что ничья рука, кроме моей, не в силах туда дотянуться. — Лидер развернулся, делая руками тот самый жест, раздвигающий пространственную занавесь… И замер, не успев шагнуть в уже открывшийся перед ним проем. Замер не только Лидер, но и Лев Толстой, Крис, мальчик, Земля, лежащая у них далеко под ногами, и облака над ней, и все, что двигалось по ее поверхности, живое и неживое, замерли звезды, остановили свое вращение галактики. Замерло Время. Главный Оператор застопорил пленку и пошел перекусить, вряд ли подозревая, что на оставленной им съемочной площадке среди вселенской неподвижности продолжает шевелиться единственное существо. Маленькая старушка, держащая в руках песочные часики, с трудом поднялась с пола.