Азбука для несовершеннолетних
Шрифт:
Отец. Почему гиганты?
Сын. Потому что они вершили судьбы миллиардов людей.
Отец. Я не верю в гигантизм. Но история действительно вознесла «большую тройку» на неслыханную высоту.
Сын. А ведь говорят, что нельзя впрячь в одну телегу коня и трепетную лань...
Отец. Вряд ли среди этой «тройки» кто-то играл роль трепетной лани... Сам факт общения, столкновения, контакта этих политических утесов высекал искры, высекал молнии.
Сын. Какой же мир они оставили
Отец. Что ж, мир оказался удивительно устойчивым. Когда я перечитываю Ялтинские соглашения, я удивляюсь не тому, как много произошло перемен – они огромны, – а как много было завоевано Победой. Ялта была торжественным мигом сотрудничества непросто разных характеров – разных социальных систем.
Сын. Но вот эти гиганты... Иногда они мне кажутся просто слепцами...
Отец. Почему слепцами?
Сын. Потому что они не видели будущего. Например, бомбы... и ее роли.
Отец. Какой бомбы? Атомной?
Сын. Я не знаю другой бомбы. Есть еще, правда, водородная, а говорят, и нейтронная. Но это все едино.
Отец. Да, у нас было другое ощущение бомбы. Те, которые падали на наши дома, были другими.
Сын. А что ты испытал, когда услышал об атомной бомбе?
Отец. Я прочел краткое сообщение о Хиросиме и Нагасаки.
Сын. И что же?
Отец. Я был потрясен. Мне часто потом по ночам снился сон: весь мир, вся планета взрывается, превращаясь в огненный шар, и я просыпался в ужасе...
Сын. Мне это не снится. Мы с детства слышим о бомбе, привыкли.
Отец. Мне это непонятно.
Сын. Я говорю не о своем ощущении. Я этого не испытывал. Я говорю о том, что должен испытывать. Я должен отнестись к бомбе как к реальному делу. Если я останусь живым после взрыва, я должен буду не размазывать слюни, а делать что-то конкретно: спасать выживших, давать отпор врагу.
Но я хотел говорить, прости меня, не о наших чувствах. Мне очень хотелось бы узнать вот что: как отнеслись Рузвельт, Черчилль и Сталин к атомной бомбе? Смогли ли они предвидеть ее значение для войны и мира, для всей последующей жизни человечества?
Отец. На это нельзя ответить с абсолютной достоверностью. Рузвельт организовал Манхэттенский проект, что привело к созданию атомной бомбы.
Сын. Колебался ли Трумэн бросать бомбу?
Отец. Ни секунды. Он выдвигал два мотива. Первый: бомба – плата за Пёрл-Харбор. Второй мотив касался СССР. «Если только она взорвется, – говорил Трумэн еще в момент испытания бомбы, – а я думаю, что это будет именно так, – я получу дубину, чтобы ударить по этой стране». Он имел в виду вовсе не Японию, а Советский Союз.
Не колебался и Черчилль. Бомба привела его в восторг. «Что такое порох? Чепуха! Электричество? Бессмыслица! Атомная бомба – вот второе пришествие Христа!» – восклицал Черчилль.
Сын. А как отнесся Сталин к бомбе?
Отец. ...После одного заседания «большая тройка»
Трумэн сказал: «У нас есть теперь бомба необычайно большой силы». Сталин, как свидетельствуют участники, выслушал президента совершенно спокойно. У Трумэна даже сложилось впечатление, что Сталин не понял, о какой бомбе идет речь, поскольку тот не упомянул названия – урановая или атомная. «Ну как?» – спросил сразу же Черчилль у Трумэна. «Он не задал мне ни одного вопроса», – ответил президент.
Трумэн утверждал, что «русский премьер не проявил особого интереса». «Я был уверен в том, что он не имел ни малейшего представления о значении сказанного ему», – писал Черчилль в своих воспоминаниях позднее. Они ошибались.
Сын. Сталин знал о бомбе?
Отец. Не только знал – у нас уже велась работа над ее производством. После возвращения с заседания Сталин передал Молотову разговор с Трумэном. Молотов ответил: «Цену себе набивают». Сталин сказал: «Пусть набивают. Надо будет переговорить с Курчатовым об ускорении этих работ».
Сын. Неужели в ту пору не было людей, которые отдавали себе отчет в значении ядерного оружия, могущего перевернуть вверх дном не только военную технику, но и весь мир?
Отец. Трудно предположить, чтобы эти деятели не видели огромного воздействия, которое окажет ядерная бомба на последующее развитие мира. Хотя прямых данных об этом нет. Известно, что в последней речи, которую Рузвельт готовил, но так и не произнес (это было в день его кончины), он собирался говорить о растущей роли науки в мире. Биографы Рузвельта впоследствии утверждали, что эти непроизнесенные слова были навеяны информацией о близящихся результатах Манхэттенского проекта.
Сын. Были же ученые, которые могли просветить политиков того времени?
Отец. Такие ученые были. И одному из них, датскому физику Нильсу Бору, человечество должно поставить памятник за его мужество, самоотверженность и проницательность. В одиночку он начал борьбу против могучих властителей мира. Он обратился с письмами к Черчиллю и Рузвельту. Он утверждал, что атомная гонка может стать неизбежной, если не будут приняты меры для установления нового, более прогрессивного порядка в мире. Он считал необходимым предупредить соперничество в области атомной энергии, предлагал немедленно начать переговоры, к которым надо привлечь Советский Союз.
Когда Рузвельту доложили о соображениях Бора, он предложил организовать его встречу с Черчиллем. После некоторого сопротивления Черчилль согласился принять Бора, который в это время находился в США. Ученый пересек океан и 16 мая 1944 года был принят премьер-министром. Эта встреча крупнейшего империалистического политика и великого ученого напоминала разговор двух инопланетян. Черчилль отвел Бору для беседы полчаса и большую часть времени говорил сам. Он полностью отверг предложение Бора об ослаблении секретности в создании атомного оружия, о контактах с Советским Союзом.