Азбука семейной жизни
Шрифт:
– Всем! Всем людям. Они думают, что я… Ты меня что – стыдишься? Почему тебе так стыдно, что я твоя дочь?
– Они думают, что ты – что? – он только это смог уловить во всей этой фразе. – Что ты моя девка?
– Нет, не знаю, откуда я знаю, – Настя стушевалась. Она не знала, что там думают во вне, за стенами этого дома и концертного зала в Останкино, и даже не хотела предполагать этого. Она просто хотела быть дочерью своего отца.
– Я хочу быть тем, кем я есть. Я твоя дочь! А ты стесняешься этого, поэтому и молчишь.
– Дочь. Они сожрут нас тогда с потрохами.
–
– Да не стыдно мне за тебя! – прикрикнул Валера. – Надо же такое придумать. Вся дочкина разборка начинала его раздражать. Столько нервов кругом идет, а тут еще и Настя тянула из него последние жилы. – Ты что, неужели ты не понимаешь, что я не могу всем сказать, что ты моя дочь?
– Ну почему? Почему? Я не понимаю!
– Да потому, что скажут люди?
– Да какие люди? Где ты видишь людей-то?
– Если для тебя они не люди, то, что ты так заботишься, чтоб они узнали правду и знали бы, что ты моя дочка?
– Не знаю.
– Ну вот, – вздохнул Валера и снова сел на вертящееся кресло музыкального оператора. – Ты сама не знаешь, чего ты хочешь, а требуешь… – он замялся, подбирая слова.
Живот мешал ему дышать. Ванидзе чувствовал его даже тут, просто сидя в кресле. Лишняя тяжесть, так внезапно возникшая, создавала лишний объем, и трудно было назвать большую причину неудобства – круглый, выпирающий и давящий на все полукруг пуза, или вес его. Он вскинул руки вверх, согнул их в локтях. Жест был нелепый, и облегчения это не принесло. Он подумал, что вечером откажется от ужина, и тут же тоскливо заныло под ложечкой. Пора было что-то покушать.
– Я знаю, чего я хочу. Я знаю. Я хочу, чтобы ты честно признал, кто я такая…
– Ну, кто ты такая?
– Я дочка твоя.
– И что это меняет? А я кто такой? Какая честь тебе быть моей дочкой? Все будут говорить – вон Настька – она великий музыкант и певица, а так – на тебя, как Орбокайту, будут показывать пальцем и говорить – вона – дочка Ванидзе, как надоели эти дети, тащат и тащат всякую шваль за собой, сами наживаются со сцены, уйти не могут, так еще и детей своих бездарных тащат.
– Я не бездарна, ты сам говорил, что пою я гениально Да я и сама знаю, что я пою гениально.
– Гениально – не важно. Ты думаешь, они будут пение твое слушать? Ну, прям… Они и даже не услышат твоего голоса, даже слушать его не станут… они просто сразу повесят на тебя ярлык – дочка Ванидзе. И все. Ты поставишь крест великий и верный на всем, на своей карьере… Я потому и не хотел тебе ничего делать…
– А зачем же все-таки стал помогать? – ярость мелькнула в черных глазах девочки. – Ну и оставил бы все как есть, и пошла бы я учиться на программиста, иль стала бы ди-джеем, что вдруг забеспокоился?
– Не мели чушь. Ты знаешь, я все готов для тебя сделать.
– Не ты, а Костя. Он взялся за «Зазеркалье».
– Ты даже представить не можешь себе…
– Могу…
– Нет, ты не можешь… – голос певца вдруг резко изменился. Он не хотел вот так
– Ну вот, ты же сам признаешь, что пою я…
– Да…
– Что да? – голос Насти был слишком громким, чтобы свидетельствовать о ее спокойствии.
– Да прекрати ты, что мы еще для тебя должны сделать?
– Ничего, все…
– Что – ничего? Признать, что я твой отец? Ну и что? Что это даст?
– Спокойствие.
– Какое тут спокойствие? Это будет крест. И все, прощай твое пение, прощай все…
– Почему крест? Поет же Орбокайте, а я пою в сто раз лучше.
– Дуреха, – устало прошептал Валера. – Да ты в сто раз лучше… ты… поешь…
– Я хорошо пою… так никто…
Настя села на пол… она никак не могла ни понять сама, ни объяснить себе, почему она так хотела, чтобы Валера признал её свой дочерью. В эту минуту она жажадала этого больше всего на свете, даже больше победы в «Зазеркалье», больше сцены, больше успеха и карьеры. Может, это была надежда на гарантированную защиту? Быть защищенной, быть в домике, быть дочкой, а не просто так – одной перед толпой. Что вот, выйдет вперед этот сильный и полный уже мужчина, состоявшийся и значимый, и скажет – руки прочь – она моя дочка, – а вы перестаньте обижать ее. Настя с тоской посмотрела на отца… Он неправильно истолковал этот взгляд.
– Послушай, мы все для тебя, что можем делаем. Ты представить себе не можешь…
Он замолчал. Внутренне содрогнулся. Что он мог сделать…
– Ну, потерпи. Совсем немного осталось. Ну, совсем немного, скоро все кончится.
– А я буду первой?
– Нет, этого сделать я не смогу. Это «Зазеркалье» не наше.
– Но ведь…
– Нет. Победитель Марк. Ты это должна понимать.
– Ну, пусть. Пусть даже я лучше уйду. Только признай, что я твоя дочка.
– Ну вот, ну сколько можно-то? Что начнется, ты хоть представляешь? Тебя просто слопают с потрохами.
– Почему?
– Потому.
– Но ведь я наравне со всеми тут, так как все.
– Под крылом у отца и дяди… Ну ладно, ты просто не представляешь последствий. Слава богу, у нас разные фамилии… Я от тебя никуда не денусь… А вот карьера убежит…
Тишина внезапно повисла посреди маленького закутка, где творились музыка и кумиры.
– Иди, а то тебя и так не видно в последнее время…
– Я не могу тут больше…
– Опять начинаешь… осталась всего неделя, потерпи чуть-чуть…
– Я не могу…
Дверь раскрылась, и в комнату вошла Марина. Пора было начинать запись для воскресных концертов. Сзади, из-за её плеча выглядывала голова пухлого Алексея – его компьютер ждал своего хозяина, способного сделать и превратить любого безголосого юнца в смачного мачо, зычно рыкающего на взбрыкивающую публику.
– Записывать сегодня будем?
– Я…
– Ладно, Настя, потом поговорим, не сейчас, давай, все закончится, и поговорим….
Валера вышел из крохотной студии, даже не посмотрев на дочь. Он был мрачен как никогда. Казалось, все хотели его крови и мяса.