Азбука
Шрифт:
Нас укрепляет всё то, что расширяет человека, представляет его как существо многомерное. Нарисованным на бумаге человечкам, живущим в двух измерениях, трудно вообразить, что можно вознестись над плоской поверхностью. Точно так же и мы с определенным трудом воспринимаем мысль, что человек — не только мясо, но и житель неземной сферы, где он пребывает со своей молитвой. Итак, я выбирал благочестивые трактаты разных религий (христианские и нехристианские), труды святого Августина и Эммануила Сведенборга, книгу «Зоар» [358] и другие части каббалы, жития праведников. А также философию, если она была достаточно духовной. В этом смысле мне очень пригождалось знание французского. До войны моим любимым автором был религиозный философ Луи Лавель [359] . После войны — французские богословы, например Гастон Фессар [360] . На английском
358
Книга «Зоар» — главное и самое известное произведение каббалистической литературы, написанное, вероятнее всего, в XIII в.
359
Луи Лавель (1883–1951) — французский философ, один из основоположников философии духа, сочетал идеи, близкие к философии А. Бергсона, с христианским экзистенциализмом.
360
Гастон Фессар (1897–1978) — французский богослов и философ, священник-иезуит, занимавшийся, в частности, богословием истории и предлагавший христианское осмысление Гегеля.
Живя за границей, я постоянно читал выходящий в Кракове «Знак» [361] . Я находил в нем много материала для размышлений и с уважением относился к сотрудникам этого журнала, быть может, даже не подозревавшим, как далеко простирается его влияние.
В том, что я говорю, можно усмотреть очень прагматичное отношение к истине — ведь мое воображение питалось такими разными, не согласующимися друг с другом текстами. Не стану отрицать, прочитанный мною в школьные годы в Вильно «Религиозный опыт» прагматика Уильяма Джемса произвел на меня сильное впечатление. Однако должен сразу же прибавить, что свойственная прагматикам терпимость вовсе не обязательно ведет к созданию некоей синкретической смеси верований и религий, как это произошло в движении нью-эйдж. Кажется, я сумел от этого уберечься.
361
«Знак» — общественно-культурный ежемесячный журнал, близкий к кругам католической интеллигенции.
К числу назидательных книг я отношу и труды горьких, но, несмотря на это, придающих сил философов. Мне случается читать Шопенгауэра, некоторые сочинения Ницше и Шестова.
Я не любил ее романы. В жизни она появлялась в окружении других членов Академии литературы [362] и была эгерией высшего света Варшавы, что не располагало к знакомству. В отличие от моих ровесников, таких как Вреза, Рудницкий, Гомбрович или Завейский, я не принадлежал к ее кругу. Я познакомился с ней в Кракове, после войны. Она была окружена коммунистическими функционерами, но, кажется, к тому времени уже совсем оглохла. Ее роман «Узлы жизни» оставил меня равнодушным.
362
Академия литературы — Польская академия литературы, важный институт польской литературной жизни в 1933–1939 гг. Создана декретом Совета министров с целью поощрять и популяризировать выдающиеся произведения современной польской литературы. По структуре напоминала Французскую академию — в ее состав входили 15 пожизненных членов.
Но, прочитав IV том ее «Дневника» военных лет, я был потрясен. В нем она с абсолютной честностью и безжалостностью к себе обнажается перед читателем, и тот видит женщину, заслуживающую величайшего восхищения. Она предстает такой, какая есть: со своим комичным инстинктом старой самки, непрестанно ожидающей мужских взглядов и комплиментов, со списком бывших мужей и любовников, с невероятной любовью к матери, продолжавшейся даже после того, как та умерла, с поистине душераздирающими жалостью и сочувствием к людям, с судорожной привязанностью к ним, с Варшавой, состоящей из гетто, его ликвидации и расстрелов. Эта великая писательница реализовалась неожиданным для себя образом: записки «Дневника» заменяли ей настоящее творчество, по которому она тосковала, а работа в магазине — кошмар и печальная необходимость — оказалась для «Дневника» благотворной, — ведь если бы не магазин, вероятно, она корпела бы над очередным романом. Стоит отметить, что эта книга боли, несчастий, отчаяния и силы воли вопреки всему — атеистическая. Как поэзия Ружевича. Именно уверенность Налковской, что смерть — конец всему, придает «Дневнику» столь пронзительный тон.
Борец за свободу — разочарованный, меланхоличный и невероятно романтичный — таков герой книг Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой» и «Таинственный остров». Революционер, сражающийся за освобождение своей страны. Верн сделал
Мое поколение читало в детстве Жюля Верна, и капитан Немо, похожий на героев польской романтической литературы, был нашим любимым персонажем — что объясняет, откуда это имя взялось в военной Польше.
Около 1960 года я получил письмо из Кракова от неизвестного мне тогда поэта Станислава Чича [363] . И вот что он рассказал. Это произошло во время немецкой оккупации, когда он был еще подростком. Интересовался он техникой, никаких литературных интересов у него не было и в помине. Он ездил к своему приятелю с подобными интересами в Кшешовице [364] , и там, на чердаке, они собирали из запчастей мотоцикл «на после войны». Как-то раз их любопытство вызвал лежавший на полу чемодан. Оказалось, что отец приятеля, железнодорожник, нашел его в Кракове, в пустом поезде, после того как пассажиры попали в облаву и были отправлены в Освенцим. Мальчишки открыли чемодан. Там лежали черный плащ, цилиндр и другие принадлежности фокусника, а также афиша, сообщавшая о выступлении Капитана Немо. А еще — сверток, в котором были стихи под общим названием «Голоса бедных людей».
363
Станислав Чич (1929–1996) — поэт и прозаик. Для его лирики характерны мотивы экзистенциального страха и всеобщей катастрофы.
364
Кшешовице — городок в 20 км к западу от Кракова.
«Я не знал, что такое поэзия, — рассказывал мне в письме Чич, — но эти стихи так подействовали на меня, что я и сам начал писать». Вскоре военные действия кончились, возобновил свою деятельность Союз литераторов, и тогда Чич принес на суд экспертов тетрадь со своими стихами, перемешанными для большего впечатления, как он потом объяснял, с «Голосами бедных людей». Его вызвали, отругали и спросили, где он взял эти стихи — ведь это же Милош. Однако он никогда прежде не слышал эту фамилию. Вот так я оказался ответственным за то, что Чич стал поэтом, к худу или к добру для него — кто знает?
А Капитан Немо? Кем он был, в каких кругах вращался? Наверное, в варшавских, потому что только там могли циркулировать ходившие в списках «Голоса бедных людей» — цикл, написанный поздно, в 1943 году. Подводная лодка каким-то неизъяснимым образом созвучна цилиндру и черному плащу бродячего фокусника. Но ужасают ступени судьбы этого персонажа: сначала борьба романтического героя за свободу народов, затем его разочарование и, наконец, гибель в Освенциме. Увы, никаких следов, никаких известий о фокуснике Капитане Немо мне найти не удалось, и вполне вероятно, что он безвестно погиб.
В качестве постскриптума добавлю: нет, не погиб — некоторые помнят его выступления после войны.
Моя биография — одна из самых странных, какие мне только доводилось встречать. Правда, ей недостает ясности моралите, как у Иосифа Бродского, который кидал вилами навоз в совхозе под Архангельском, а спустя несколько лет принимал все почести, включая Нобелевскую премию. Зато у нее есть сходство со сказкой об Иванушке-дурачке — ведь нужна была немалая глупость, чтобы, в отличие от моих товарищей из литературной среды, сбежать на уверенный в своем декадентстве Запад. Опасности такого бегства хорошо иллюстрирует отнесенная к реалиям «холодной войны» цитата из Шекспира:
…Подчиненный Не суйся между старшими в момент, Когда они друг с другом сводят счеты. [365]Я побывал и в грязи, и в князьях и дожил до того времени, когда оказалось, что мои враги, писавшие обо мне гадости, невероятно осрамились. Во всем этом меня особенно интересует разница между тем, как видим мы себя сами, и нашим образом в глазах других. Разумеется, себя мы приукрашиваем, а наши противники, наоборот, ищут в нас хотя бы воображаемые слабые места, чтобы нанести удар. Я размышляю над своим портретом, вырисовывающимся из песни ненависти в стихах и прозе. Счастливчик, у которого всё получается. Страшный ловкач. Сибарит. Сребролюбец. Ни капли патриотизма. Равнодушен к отчизне, которую ему заменяет чемодан. Прекраснодушный эстет, интересующийся только искусством, а не людьми. Продажный. Неблагоразумный (потому что написал «Порабощенный разум»). Аморальный в личной жизни, поскольку использует в своих целях женщин. Гордец. Наглец. И так далее.
365
Перевод Бориса Пастернака.