Азиатские христы

Морозов Николай Александрович

Таковы первостепенные славянизмы в Ведийской религии, где и самое название священных книг Веды славянское и значит «ведение», что сохранилось и у нас в названиях земледелия, мироведение и т.д., а слово санскрит созвучно и сосмысленно с италийским <…>

А вот, например, еще и Зендавеста, и мифический ее автор Зороастр.

Зендавеста и созвучна и сосмысленна со словом Санта-Весты, т.е. Святая Весть, по-гречески Евангелие. Случайно ли это сосмыслие и созвучие? Автор ее — Зороастр — созвучно со Зрящим Звезды, т.е. с астрономом, если считать, что первая часть происходит от славянского «взор», а вторая часть от ромейского «астра» — звезда, чему не мешает и клинописное начертание Зарат-уштра,

так как слово Астра созвучно с уштра при обычном переходе С в Ш и обратно и выходит: Зрит Звезды.

Все это, мне кажется, не оставляет ни малейшего сомнения в том, что все азиатские религии пришли туда с Балканского полуострова и главным образом через славянских миссионеров. Но и на западе мы видим их влияние.

Вот, например, бог Один. Это верховный бог скандинавской мифологии, творец мира и его законодатель. В тех местах, где его чтили, это имя не имеет никакого значения, а у славян это Единый Бог. Опять и созвучно и сосмысленно, а потому является надежным указателем, что этот Единый Бог пришел опять с того же Балканского полуострова, когда там уже было введено единобожие, т.е. в средние века, не ранее возникновения оживившейся сейсмической деятельности.

Так, теологическое сопоставление религиозной терминологии может служить нам надежным компасом при исторических исследованиях, и этот метод заслуживает несравненно большего применения, чем делается до сих пор.

Глава II

Всякое прозаическое повествование не древнее того времени, когда оно впервые записано

О ком они рассказы пишут?

Где разговоры эти слышат?

Такими словами охарактеризовал впервой половине XIX века ту часть нашей тогдашней беллетристики, которая, не считаясь с психологическим состоянием тогдашнего общества, выводила на сцену небывалые типы и влагала им в уста небывалые речи.

Теперь нам, привыкшим к реалистическому роману, эти произведения кажутся просто неумелыми, по-детски наивными, а наши дети, еще не имевшие другой изящной литературы, кроме еще более детских фантастических сказок, еще зачитывались ими.

Но реализм, давно проникший в европейскую беллетристику, все еще почти отсутствует в европейской истористике, если можно так выразиться.

Наши истории государств или даже, так называемые, «всемирные истории», все еще во многом похожи на те романы, где авторы, забывши, что их героям и героиням по их физической природе необходимо было хотя бы через сутки пить и есть, ставили их в такие сочетания приключений, при которых им абсолютно нельзя было этого сделать по целым месяцам.

Правда, что в них нет уже таких первосозданных богатырей, о которых в русских сказках говорится, как при встрече с несметным полчищем врагов:

Махнет мечом направо – улица,

Махнет налево – переулочек,

но все же приписывают людям прошлого такие качества, которые не уступают этим богатырям меча.

Главнейшее из этих необычайных качеств наших предков – это, по истине, богатырская их память.

Чтобы иметь здесь нереалистическую основу, я понимаю, опыт, который не раз производился в мое время для иллюстрации точности рассказов, передаваемых через несколько человек. Вокруг стола садилось с десяток человек, из которых первый, выписав на бумажке какой-нибудь коротенький рассказ, хотя бы в десяток строк, передавал его на ухо своему соседу, тот делал то же самое соседу и так далее, вплоть до последнего, который его записывал со слов предпоследнего рассказчика. Затем обе бумажки прочитывались вслух и, всегда оказывалось, что содержание обоих записей настолько разнилось, что его нельзя было узнать, особенно

если в нем встречались какие-нибудь иностранные имена. Выходили два совершенно разных рассказа на основании того психологического закона, что представления слушающего никогда не бывают тождественны с представлениями рассказывающего.

Таков основной закон всякой традиции, в том числе и исторической, так как слово традиция и значит передача словами какого-либо ряда событий. Через десять поколений она должна сделать всякий рассказ неузнаваемым и так перепутать имена чужих мест и деятелей, что их придется восстанавливать по косвенным соображениям, установив общие психологические законы эволюции мифов, и сравнивать между собою их варианты.

— Но это, — скажут нам, — и делает уже историческая критика.

—Да, — отвечу я. – Но только как?

Вот, например, в двух найденных в разных местах в разное время списках каких-нибудь повествований о давно минувших событиях, кроме вариантов, время от времени попадаются места, буквально повторяющие друг друга. Если бы такие буквальные совпадения, хотя бы несколько фраз, произошли в сочинениях двух учеников средней школы, сделанных по заданию учителя в классе, то он объявил бы, что один просто списывал у другого, а в исторической критике делается вывод, что один документ подтверждает другой, или, в крайнем случае, говорится, что оба пользовались третьим затерявшимся теперь документом. Пусть так, но стал ли этот более древний документ достовернее оттого, что его списывали два человека? Поскольку же Евангелие Марка с его чудесами стало достовернее оттого, что его почти целиком переписали евангелисты Лука и Матвей, дополнив лишь новыми прибавками невероятного.

Историческая критика XIX века, когда с ней познакомишься по подлинным произведениям ее основоположников, так детски наивна, что часто нельзя ее читать без улыбки. А подкрепления исторических предположений другими науками нередко ставят понимающего эти науки читателя прямо в тупик. Вот, например, один египтолог вычислил «астрономически», что пирамида Хеопса построена за столько-то тысяч лет до начала нашей эры, потому что найденный в ней канал от гробницы, который был направлен, конечно, на небесный полюс, отступил от него на столько-то градусов. А так как это движение небесного полюса вокруг созвездия Дракона ровно на 139 в столетие, то, разделив на это число полную величину отступления, мы найдем, за сколько столетий до нас была построена эта пирамида. Как все это кажется, просто и ясно. Но оно просто и ясно только для представляющего себе сущность процессии.

Ведь небесный полюс есть та точка неба, на которую направлена земная ось. Значит, для того, чтобы канал пирамиды показывал на небесный полюс, надо только одно, чтобы он был сделан параллельно земной оси и больше ничего. И если он теперь оказывается непараллельным земной оси, то и никогда не был параллельным, то был бы и теперь. Он мог бы сделаться параллельным лишь от перемещения земной оси на самой земной поверхности, а не на небе. А раз никакого систематического перемещения земного полюса на земной поверхности , кроме легких шатаний, не установлено, то и вопрос о канале решается лишь в том смысле, что строители пирамиды немного ошиблись в его направлении и больше ничего.

Но и без таких наивных ляпсусов, ярко показывающих на односторонность образования прежних историков, прошлая историческая критика не дает никаких поводов для удивления себе, разве только в отрицательном смысле.

Вот, например, хотя бы индусская литература. Ведь письменность занесена в Индию не так уж давно, в арабские времена. (Сравнить санскритскую азбуку с арабской).

— А как же передавались индийские сказания до этого времени?

— Передачей из в уста в продолжении тысячелетий неизменно, — отвечают нам.