Азиаты
Шрифт:
— Я уговорю отца. А если отец согласится, то и все туркмены против не будут. Туркмены Россию любят, и весь русский народ любят.
— Не надо об этом, Арслан, не береди моё сердце. Если я с тобой уеду — тебе же жизнь испорчу.
Прошло два месяца, запахло из леса осенью. Туркмены вывели коней на скачки. Собралось народу тьма-тьмущая, из всех деревень помещика Писемского съехались, чтобы взглянуть на азиатские игрища. Все джигиты участвовали в скачках, приводя в восторг крепостных и господ. Писемский сам вручал подарки победителям. Арслан выиграл платок. Ведя коня в стойло, думая счастливо: «Ночью отдам Юле». Фридрих, осматривая скакуна, опять кривенько так усмехнулся и сказал на ушко:
— Ты что, джигит, есть у тебя голова на плечах? Неужто ты и лютой
Ёкнуло и опустилось у Арслана сердце: о Волынском не раз он слышал такое, отчего всегда мороз по коже пробирал. С этой минуты он стал подумывать об отъезде.
XII
Москва жила торжествами пребывания в ней императрицы Анны Ивановны.
Всякий день, едва начинало светать, на Спасский Крестец у Кремля вылезало духовенство всех санов и званий — попы, дьяконы, причетники. Высшие духовники сходились новостями обменяться, каких, с коронацией новой императрицы, было великое премножество. Церковники поменьше саном я особенно богомазы выносили на продажу книги духовного содержания, изготовленные, собственноручно. Народ российский на время праздников щедр душой, последнюю копейку отдаст, но покажет другому, что он тоже не лыком шит. Книги и картины покупались. И тут же с покупками обыватели шли в кофейню и кабаки к Спасскому мосту. Справа от ворот, сразу за мостом, возвышалась двухэтажная библиотека с внешними галереями в два яруса, предназначенная для торговля книгами. На ступенях её сидело и толпилось много всякого люда, но не с книгами, а с винными кружками, ибо это было самое удобное место для распития вина.
Шумела Москва и по ту сторону Кремля, у Боровицких ворот, не говоря уже о Красной площади, где было тесно от всевозможных лавок. Площадь походила больше на московский рынок — вся и разница, что не продавалось тут свиных туш и потрохов, а всё остальное — пожалуйста: пирожки и оладья, сласти всевозможные, и опять же картины и иконы, Но преображалась вдруг эта тесная людская толчея, когда разносился клич горластого глашатая: «Едет! Государыня едет!» Толпа устремлялась к Спасскому мосту, через который к главным воротам Кремля выбиралась, раскачиваясь, огромная карета императрицы, а за ней тянулся целый кортеж разномастных повозок с сановниками и генералами.
В один из таких дней в свите императрицы приехали в Кремль Волынский и граф Семён Андреевич Салтыков. Не безвестным старым ветераном, каких в Москве жило множество, сопровождал императрицу Салтыков. Государыня ещё только прибыла в подмосковное село Всесвятское, а по Москве уже ходили слухи, кого изгнала, кого возвысила. Салтыков был примят государыней одним из первых и сразу же назначен московским губернатором. Сейчас он торжественно въехал во двор Кремля, везя с собой Артемия Петровича Волынского, чтобы представить его императрице. А до сего дня казанский губернатор сидел под стражей, как вор и взяточник по доносу митрополита Сильвестра. Прежде чем вызволил его Семён Андреевич из цепких лап инквизиторов, пришлось посуетиться. Дело дошло до Анны Иоановны. Вступилась она за своего родственничка, хотя и покуражилась малость: не государево дело возиться с мелочными делами. Поручила сие дело Бирону, предупредив его, что оговор Волынского исходит не иначе как от Долгоруких. Обер-камергер, познакомившись с Артемием Петровичем, нашёл его неглупым человеком. Дело было улажено после того, как Волынский вручил Бирону тридцать тысяч рублей…
Въехав во двор Кремля, Салтыков с Волынским вылезли из кареты и остановились, наблюдая за царской коляской. Вот она развернулась на Ивановской площади, и из неё вышла, словно вывалилась, Анна Иоановна. В широченной юбке и блузе небесного цвета, в красном платке, повязанном вокруг головы, она постояла и пошла, оглядывая площадь и соборы, к Каменному дворцу. Рядом с ним она уже успела возвести свой дворец, деревянный, и назвала
— Вот кому живётся! Балуйся да остри на своё здоровье! Это правда, дяденька, что итальяшка Педрилло приехал в Россию скрипачом, а сделался шутом?
— Ты, Артемий, язык-то свой держи покороче. Салтыков нахмурился. — Какой я тебе дяденька? Дома можешь называть меня хоть папенькой, но здесь изволь… Здесь я для тебя московский губернатор… И шутов бойся: попадёшь на язык шуту Балакиреву — он тебя может увести куда угодно, вплоть до застенка. Слушайся во всём меня, пока не освоишься.
Остановившись у Аниенгофа, свита императрица долго топталась у входа во дворец, наконец, и их пригласили. Господа направились в пиршественную залу а сели за столы. Императрица — в торце длинного стола, рядом с ней Бирон и управляющий канцелярией тайных розыскных дел Андрей Иванович Ушаков, славный своей суровостью. На слуху у всех был его указ по делу Долгоруких. И сейчас двор императрицы смотрел на него как на человека, лишённого какой-либо мягкости к кому угодно. Разбросал Ушаков виновных кого куда: князя Ивана Григорьевича — воеводою в Вологду, другим братьям — Алексею и Сергею приказал жить безвыездно в родовых имениях. Но всякий знал, что всё делалось с согласия Анны Иоановны.
Много было разговоров на царском обеде о недругах, и не только о Долгоруких, но и о Голицыных. Когда же вся желчь ушла в желудки, императрица заинтересовалась Волынским, на которого посматривала во время пиршества. Семилетний мальчик, который носил её, маленькую крошку, на своих плечах, стал теперь статным и высоким красавцем.
— Ну, а что же теперь в Казани, дорогой губернатор? — обратилась она к нему через весь стол, и все притихли. — Сказывают мне, что с востока иноземцы почём зря на Россию давят? — Анна Иоановна бросила взгляд на Головкина — он ей говорил, что калмыки бунтуют на Волге, а киргиз-кайсаки Малой и Средней орды просятся в подданство Российского государства.
Волынский не знал, как обратиться к ней: то ли «ваше величество», то ли «матушка-государыня» и, наконец, выговорил:
— Великая государыня, в бытность мою астраханским губернатором, я мог управлять дикими народами… Не знаю, сладит ли с калмыками да киргиз-кайсакам и посланный в Астрахань князь Долгоруков?
— И я об этом думаю. — Анна Иоановна улыбнулась Волынскому. — А не обидитесь ли, Артемий Петрович, коли мы вас назначим военным инспектором да и пошлём на время к восточным нашим границам?
Волынский мгновенно оценил, какая жизнь уготована ему впереди, но откажись — неизвестно, что будет. Возьмёт да передумает императрица — вновь велит заняться следствию по делу Волынского. Тяжело вздохнув в задержав в груди воздух, Артемий Петрович отрапортовал, словно на смотру:
— Как прикажете, великая государыня!
— Я думаю, лучшего человека, который бы так знал Азию, нам не сыскать. — Государыня посмотрела на Бирона, и он, шевельнув жирными плечами, вынул изо рта вилку и торопливо кивнул ей.