Азиаты
Шрифт:
— Явилась, змея подколодная! — прошипела губернаторша, давно уже уверившись в том, что обрюхатил её Артемий Петрович. Но всё же были сомнения: «А может, не он?» Решила проверить. Кликнула прислугу:
— Возьми-ка, Аглая, в чулане панталоны этой развратницы, да верни ей. Посмотрим… Коли возьмёт, значит, сомнений более никаких у меня не будет.
Аглая выбежала на улицу, догнала Юленьку. Та, увидев свои портки, смекнула, в чём дело и, чтобы ещё больнее обжечь сердце губернаторши, бережно свернула их, пожав недоуменно плечами:
— А я — то всё думала, где же мои пантолончики затерялись? Спасибо, что нашли и отдали. — И уплыла павой…
На ночь Александра Львовна заперлась в другой комнате, к мужу не вышла. Волынский постучался, и, не
— Баба с телеги — кобыле легче. Один-то, без тебя, я на край света ускачу!
С этой ночи их семейная жизнь расстроилась окончательно. Артемий Петрович не обращал внимания на жену, а она, сталкиваясь с ним нечаянно, вздёргивала брезгливо плечами и высоко вскидывала голову. Давалось ей это нелегко. Постепенно Александра Львовна начала худеть: плечи опустились и щёки обвисли, кашель появился. Волынский, напротив, стал ещё деятельнее. В будни разъезжал с гайдуками по городу и учил уму-разуму горожан: собирал недоимки, объявлял наказания за провинность, карал воров на городской площади, зачитывал громкогласно губернаторские указы. В свободные дни чуть свет отправлялся за Волгу, на охоту. Свыклась Александра Львовна с распорядком мужа, перестала вовсе обращать на него внимание. А у него вновь неровно застучало сердце. Сказал он своему мажордому:
— Отвези Юлию к Писемскому, а я через день приеду.
Юлия томительно ожидала своего возлюбленного у окна. Вот он приехал, слез с коня, зашаркал в сенцах сапогами, вошёл в избу, руки вытянул, чтобы приласкать и прижать к сердцу свою голубушку. А она вздёрнула плечами и отвернулась:
— Не стыдно тебе, Артемий Петрович, держать меня, как собачонку на задворках? Дождёшься, что и я превращусь, как твоя супружница, в полудохлую бабёнку. Света белого не вижу, всё время думаю о тебе…
— Ну-ну, Юленька, только без капризов. — Он об нял её, повернул лицом к себе и прижался в горячем поцелуе. Оторвавшись, воскликнул озорно: — А ты у меня ещё слаще стала после замужества!
— Да уж, — потупилась Юленька, — Чуть было на тот свет не отправил.
— Ушла бы ты на тот свет, и там я тебя бы разыскал! — Волынский сел на кровать, вытянул ногу: — Сними-ка сапог…
С этого дня встречи их возобновились. С охоты он всякий раз заезжал к ней. И Писемского стал боготворить… Как-то раз, возвращаясь с охоты, проезжал Волынский мимо двух чахлых деревенек. Поля возле них лежали не возделанными, лишь шелестел на ветру дикий бурьян. Заехал губернатор к Писемскому, поинтересовался:
— А чьи это неухоженные деревеньки, травой заросшие, или у них хозяина нет?
— Есть хозяева, как же! — отвечал Андрей Писемский. — Деревеньки принадлежат Семизерной пустыни, монахам-бездельникам…
— Из-за таких-то бездельников и живёт в нищете Русь, — рассудил губернатор. — Земли пустуют, видно, нужен им другой хозяин… Взял бы ты деревеньки Семизерные себе, а я указ по сему случаю издам и оглашу… Проку мне от этого большого не будет. Но если твоё благородие иной раз и поднесёт что-либо за мою услугу — буду признателен…
Под Рождество губернаторские псари вернулись с охоты, везя в клетках двух больших и четырёх малых волков. Сбежались обыватели, оцепили городской сад красными флажками. Выпустили волков, натравили на них борзых, пошла отчаянная свара. Волков перестреляли, но сад так изувечили, гоняясь за серыми, что и не узнать. Городской магистрат представил губернатору обвинительное письмо. Волынский порвал его и настрочил собственноручно указ о передаче старого сада «дочери жены умершего её супруга, бывшего капитала, а затем купца Ивана Микляева». А если просто, то старый сад был отдан любовнице губернатора…
X
Каспийский перешеек от Святого Креста до самого Решта со смертью Петра Великого начал хиреть. Никому не стало дела до каких-то далёких персидских провинций. Царский двор со всеми его министрами и вельможами суетился вокруг императрицы: всякий искал свои выгоды, а главенствующая верхушка, бывшие соратники Петра. Первого,
Три года ждали туркменские джигиты перемен в жизни, но она не менялась. С осени, едва наступали холода и астраханский флот становился на зимовку, Берек-хан поднимал свой отряд в седло и отправлялся на Куму. Оттуда джигиты разъезжались по почтовым станциям и ожидали дипкурьеров из Астрахани. В первые годы после открытия почтовой дороги много по ней ехало военных и казённых людей. А теперь поуменьшилось. Курьеры с секретными донесениями почти не появлялись. Теперь больше ехали то в Дербент, то в Баку на смену своим товарищам молодые офицеры. Оттуда тащились раненые и больные. Туркмены принимали их в своих юртах: давали ночлег, угощали чуреком и чаем и провожали до следующей почтовой станции. Однажды Берек-хан, возвратившись со стороны Астрахани на Куму, сказал джигитам: «Царствующий внук Петра Великого тоже умер». Все замолкли, не зная, как вести себя при этом сообщении, и всё-таки один из джигитов спросил: «Берек-хан, это хорошо или плохо?» — «Никто этого не знает, — отозвался Берек-хан, — потому что никто не знает, кто теперь будет русским царём».
Смерть Петра Второго породила небывалое смятение в калмыцкой степи. Вновь вскочил в седло внук Аюки Дондук-Омбо и понёсся по улусам, возглашая, что царский лизоблюд Церен-Дондук незаконно владеет властью; калмыцкий трон, согласно завещанию, принадлежит Дондуку-Омбо! Произошли стычки и пролилась кровь. Преследуя друг друга, отряды калмыков не раз вторгались на Маныч и Калаус к туркменам. Летом Церен-Дондук, остановившись с отрядом в ауле Берек-хана, теряя терпение, воскликнул:
— Этот волчонок не даст мне спокойно жить и управлять калмыками, если я не скручу его длинные руки! Дорогой друг Берек, терпение моё иссякло: поеду в Астрахань и попрошу у губернатора солдат.
— Разумно ли? — усомнился Берек. — Молодые тайдши переходят к Дондуку-Омбо, это верно. Но знаешь ли ты, что астраханские чины — Кикин и Бакунин — нарочно натравляют на тебя молодых тайдшей? Разве тебе не ясна их хитрость: «Разделяй — и властвуй?» Калмыки убивают друг друга, а Кикин радуется…
— Другого выхода у меня нет…
— Может, и нет, но из всех зол надо выбирать меньшее. В Астрахань поедешь — ничего не добьёшься. У самого Кикина солдат нет. Войска у генерала Матюшкина. Генерал тоже солдат не даст без приказа царя, а царя совсем нет, приказывать некому. Советую тебе, Церен-Дондук, поехать в Казань, к Волынскому. Волей Аллаха этот человек опять заимел большие крылья, генералом стал, губернатором. В Казани много офицеров и солдат, и все ему подчиняются. Если один боишься к нему ехать — поедем вместе…