Азиаты

Рыбин Валентин Федорович

XVI

С появлением на военной арене нового персидского полководца. Надир-хана, постепенно восстановившего границы Персии в тех масштабах, в которых они находились в лучшие времена взлёта и процветания этого государства, вновь усилила свой натиск Турция. Пользуясь тем, что русские войска сосредоточились в Польше, в войне за польское наследство, Турция вынудила крымского хана поднять в седло двадцатитысячную армию, укреплённую калмыками Дондука-Омбо, и бросить на Кавказ, чтобы остановить Надир-хана, уже вторгшегося в южные провинции Закавказья. Срочные донесения с юга показывали, что крымские татары сначала произвели набеги на Украину, затем вторглись в пределы южно-русской степи и двинулись к горам Большого Кавказа. Срочно созванное заседание Сената приняло решение объявить турецкому султану войну, заключить мир с Надир-ханом и в союзе с ним,

единым ударом разгромить, турецкие войска.

Спешность приведения в действие намеченного плана была столь велика, что русский посланник Иван Петрович Калушкин отправился к Надир-хану в самый разгар зимы, когда по России разгуливали метели и стояли жестокие морозы. Путь от Кумы до Терека был засыпан снегом. Туркменская почтовая служба, забывшая когда в последний раз появлялись курьеры со стороны Астрахани, мирно коротала в тёплых войлочных кибитках снежную зиму.

Колоколец, на звон которого первым выскочил Арслан, оказался на дипкурьерской кибитке на санях, запряжённой двумя крупными лошадями. Кибитку сопровождали калмыки и казаки — не меньше сотни всадников. Арслан едва разместил всех в юртах. Пока они отдыхали, Арслан готовился в дорогу с десятью джигитами. Из разговоров Арслан узнал, что на юг едет сам посланник российский Калушкин. Тощий и длинный, с чёрным задубевшим от мороза лицом, он и в юрте не снимал с себя шубу и всё время ощупывал походную сумку, в которой вёз важные документы. Узнав, что сопровождать его будет отряд под командованием сына туркменского хана, посол спросил:

— Говорят, Большой Кавказский перевал сплошь занесён снегом. Через него полезем или есть иной путь?

— По берегу моря поедем. — Арслан заглянул в доверчивые глаза русского посланника. — За Дербентом в Баку совсем не будет снега.

— Хорошо, если так, а то мы намёрзлись пока по русским равнинам мчались…

Два дня русские отдыхали, отсыпались и откармливались, а на третий отправились в путь. Тридцать вёрст отмахал с ними Арслан, затем передал курьера и посланника другим джигитам. Через неделю вновь возвратился на Куму и велел зажечь в юрте очаг. Снова полусонная жизнь в ожидании следующего курьера с почтой в дальние, чужие края. «Скачут туда, скачут обратно, но что меняется от этого? — задумывался по ночам Арслан. — Сначала в Гиляни были персы, потом афганцы, русские, теперь опять персы, а что изменилось? Люди мечутся и гибнут, как муравьи, а земля высыхает под солнцем и разрушается от снега и ветра. Людям надо сеять зерно и выращивать скот, но ни один сеятель и ни один чабан не возвышен Аллахом, все они умерли, не оставшись в памяти потомков. А разрушители мира живут по тысяче лет и даже больше. Сначала убивают, а когда умирают, то жизнь их продолжается в гробницах и дворцах. Говорят, пирамиды фараонов стоят тысячелетия, а не будь их, то никто бы не знал, какой фараон был и когда жил. И если я захотел бы сохранить о себе память, то мне надо было бы оставить о себе такой след, чтобы его видели люди через тысячелетия. Этого сделать невозможно, ибо мы, твари, порождённые Аллахом, так же, как муравьи или другие насекомые и звери, живём на земле, чтобы размножаться. И размножение наше начинается чуть ли не с пелёнок. Неплохо бы узнать, с ведома ли Аллаха или корысти ради Нияз-бек продал моему отцу свою дочь, чтобы осчастливить меня? Нияз-бек спешил, боялся, что женюсь на другой. Кто его надоумил: Аллах или Сатана?…» Мысли Арслана текли ручьём, не останавливаясь ми на миг: «Я похож во всём на своего отца, который ищет истину, но совершает глупости».

В день, когда на Куме появился с сотней джигитов Нияз-бек, Арслан даже испугался, суеверно поплёвывая: «О, Аллах, я всё время вспоминал о своём тесте — и он приехал! Огради меня Всевышний от его козней!» Нияз-бек между тем слез с коня, завёл его в агил под камышовую крышу и, выходя, окликнул Арслана:

— Эй, зятёк, жив-здоров ли?! Что-то ты меня не встречаешь. А я к тебе по делу приехал.

— Слава Аллаху, дел у меня и своих много! — соврал Арслан, явно показывая, что встрече он не рад, я то, что он сейчас скажет о своей дочке, Арслану не интересно. Но Нияз-бек и не вспомнил о ней, словно её а не существовало.

— Дорогой мой зять, — садясь и наливая в пиалу, чай, сказал Нияз-бек. — Собирайся, поедем в Арзгир, Берек-хан, отец твой, послал за тобой. Сказал! «Привези его живого или мёртвого!»

— Мёртвый я ему зачем? — Арслан сердито посмотрел на тестя. — Если вы опять задумали что-то такое, о чём я не знаю, то и никуда не поеду. Я прямо здесь могу трижды выкрикнуть «Талак» [20] . Аллах всё равно тебя не простит за то, что

ты отдал за меня несмышлёную девчонку.

20

Талак — развод. По обычаю, трижды произнесённое слово «Талак» мужем в лицо своей жены лишает её замужества.

— Дорогой Арслан, не горячись: дочь моя с каждым днём растёт и наполняется соками женщины. Придёт время, и ты откажешься от своих слов, которые сейчас говоришь. И не затем я приехал. Я выполняю волю твоего отца, нашего Берек-хана, немедля ни минуты привезти тебя в Арзгир. Так что, дорогой зятёк, собирайся, или я скажу джигитам и они помогут тебе.

После недолгих препирательств Арслан всё же надел чекмень, папаху, нацепил саблю, сунул за кушак пистолет и вышел из юрты. Джигиты Нияз-бека подвели коня и подтолкнули снизу, когда он садился в седло. Была у Арслана мысль пустить коня вскачь и скрыться в оврагах. Ехал он и всё думал: «Раз Нияз-бек не говорит, зачем я понадобился в Арзгире, значит, ничего хорошего не ждёт меня». Арслан пытался узнать у Нияз-бека, что же всё-таки произошло в родном ауле. Наконец, юз-баши сказал:

— В Арзгире пока тихо… Но будет тебе известно, что Россия объявила войну Турции.

— Вот оно что! — удивился Арслан. — Значит, ты везёшь меня в Арзгир, ибо боишься, как бы я не бежал на Кубань? Нет, Нияз-бек, я не трус. Спасибо тебе за хорошую весть. Я давно уже томлюсь от безделья: как только приедем — сразу отправлюсь на войну.

Путь был долгий, потому что ехали по снегу, но и долгий путь имеет свой конец. Подъезжая к Арзгиру, Арслан удивился:

— Бай-бой, я не узнаю свой родной аул! За полгода, пока я торговал в Астрахани, а потом был на Куме, Арзгир наш увеличился втрое! — Сказал и осёкся, потому что увидел русских казаков и целый ряд кибиток, примкнувших к аулу. Казаки носили из скирды сено для своих лошадей. В лагере дымились походные печки — мангалы, и возле большого шатра, в котором помещалось командование, стояли офицеры в высоких шапках и меховых шубах. Арслан окончательно утвердился в мысли, что придётся вместе с русскими ехать на войну, и лихо воскликнул:

— Ай, Нияз-бек, конечно, война — нелёгкое дело, но сидеть в кибитке возле сопливой девочки ещё труднее!

— Зайди, зятёк, хотя бы взгляни на неё, — сердито отозвался Нияз-бек. — Срок кайтармы кончился, придётся тебе взять её к себе.

Арслан слез с коня возле своей юрты, бросил поводья слуге. Берек-хан встретил его у входа, обнял по-отцовски:

— Ну вот, наконец-то приехали! — А когда вошли в юрту, оповестил бодро: — Пять тысяч донцов стоят у нас. Волынский тоже здесь…

— Волынский?! — Арслан от неожиданности попятился к двери. Затем выглянул наружу, снова увидел большой русский шатёр и прикрыл дверь.

— Да, сынок, приехал Волынский и хочет видеть тебя.

— И ты решил отдать меня на растерзание этому зверю?! — Арслан отвернулся от отца.

— Сын мой, не показывай своего малодушия даже мне — это оскорбляет отцовское достоинство. Ты же знаешь, Россия объявила войну турецкому султану. А когда дело доходит до войны, то мужчины говорят о ней, а не о женщинах. Отдохни немного и имеете пойдём к Волынскому. Он уже был у меня в юрте. Губернатор даже не вспомнил о том, что ты обидел его. Разденься, попей чаю, сынок.

Но Арслан и раздеться не успел, как к юрте подошли казаки с Нияз-беком и пригласили Береков к командованию. В палатке у генерала принца Гессен-Гамбургского поджидали их Волынский и Соймонов Рядом с ними стояла невысокого роста калмычка в беличьей шубе и шапке. Волынский пристально, не моргая, рассмотрел сначала Берек-хана, затем перевёл взгляд на Арслана. У джигита дрогнуло сердце от мысли, что губернатор начнёт допытываться, как посмел ничтожный туркмен, которому оказали честь жить в русском государстве, нанести позорное оскорбление самому губернатору? Но Волынский, если и вспомнил, что это тот самый джигит, с которым миловалась Юлия, мыслями был далёк от подобного. Волынский думал о калмыке Дондук-Омбо. С вице-губернатором Астрахани Фёдором Соймоновым разработали они мудрёную операцию по возвращению беглеца с Кубани и переброске двадцати тысяч преданных ему калмыков против турецкого султана и крымских татар. Операция была рассчитана не на день и не на два, а Волынский спешил поскорее вернуться в Петербург, посему всё дело по осуществлению задуманного передал Соймонову. Вице-губернатор, не мешкая, приступил к делу: открыл большой дорожный сундук, достал из него два футляра, положил их на стол, затем вынул небольшую бомбоньерку с золотой виньеткой на крышке и тоже положил рядом с футлярами. Посмотрев на Берека, Соймонов сказал: