Азимут бегства
Шрифт:
— Мне понадобится моя курительная шляпа.
Анхель улыбается, сиденье кажется ему таким мягким… Они едут целый день, и к вечеру в лучах заходящего солнца ландшафт окрашивается в охряный цвет. Из магнитолы доносится музыка, Анхель, чтобы скоротать время, задает вопросы. Джек отвечает — медленно, лениво, неторопливо, слова его повисают в воздухе тяжеловесными, дружелюбными и скрипучими дверными петлями.
— Обожаю карты в любом виде. Я могу прочесть будущее даже на почтовых карточках, знаешь, на таких, какие продаются на всех стоянках. Могу напророчить рак или женитьбу, раскинув какие-нибудь «Добро пожаловать в Духики, штат Айдахо, 3 миллиона населения» или по открыткам с девочками в розовых бикини, на попках которых отметилась вся Флорида. А к этим картам Таро я и прикоснуться не могу, вибрируют
Он давит педаль газа, мотор взрывается ревом. Джек сжимает руль так, что белеют костяшки пальцев. В его взгляде торжество, машина стремительно несется по дороге.
— Иногда я очень неплохо зарабатываю.
— Мы едем в Вегас?
— Вегас, Солт-Лейк, Вернал, Национальный парк динозавров, в таком порядке, — одним духом выпаливает он весь список.
— Зачем?
— Зачем? А ты как думаешь — наличность, семья, необходимость и, конечно, удовольствие.
Анхель косится на Джека прищуренными от удивления глазами.
— Вегас — это само собой. У меня маловато денег, думаю, что там их станет немного больше. У меня сестра в Солт-Лейке, ей позарез нужна наличность. В Вернале я найду своих людей, проводников, а от парка динозавров рукой подать до границы Юты и Колорадо. Грин-ривер течет ровно посередине. Там не очень быстрое течение, но самое лучшее там — это Лэйдорский каньон.
— Лэйдорский каньон, — механически повторяет за ним Анхель.
Джек кивает.
— Давление и время, — произносит Анхель, скручивает платок в плотную спираль и смотрит, как она, освободившись, медленно и нехотя разворачивается.
Джек выбивает такт пальцами, не отрывая рук от руля. Целые ноты, четверти, короткие стаккато всплесками отдаются на тыльной стороне ладони. Ритм четко выдерживается в такт музыке из приемника. Бас-гитара, плотные как волны моря слои звуков. В окне машины проносится Калифорния, и Анхель думает, что когда-нибудь обязательно вернется сюда. Мимо проносится заброшенная шахтерская лачуга. Джек смотрит, как она исчезает в зеркале заднего вида. Дорога для него — настоящая энциклопедия. Анхель замечает это, факт доходит до него не сразу, но теперь он видит, как Джек смотрит на воробьев, облепивших столбы телефонных линий, на несущийся на ветру мусор, на плоский горизонт, замечает, как все это бередит память попутчика, как дорога рассказывает его жизнь, настойчиво переставляя местами факты.
— Хочешь знать, как у меня получилось с картами? — Улыбка окрашивает любопытством лицо Джека, окружает глаза лучиками морщинок, во взгляде — выражение лунатика. — Это очень странная история… Короче, один мужик сказал мне, что карты Таро у него раскладывались сами по себе.
Джек снимает руку с руля и приглушает музыку.
— Я ехал из Эль-Пасо в Карлсбад в старом рыдване, который сдох в Дакоте. Даже трех лет не продержался. Мне пришлось идти пешком два дня, прежде чем я сумел поймать попутную машину. — Он резко взмахивает рукой, чтобы отогнать какое-то ненужное воспоминание. — Это совсем другая история. В общем, я хотел взглянуть на Карлсбадские пещеры. Там большие, страшные пещеры. Помню, я проехал с запада весь Техас, чтобы взглянуть на Кроу-Флэте. Так, ничего особенного, но я просто запал на название. У меня было время, и вместо того, чтобы отправиться прямо туда, я остановился за Эль-Пасо, на границе Техаса и Нью-Мексико. Место называется Собачий каньон, это в горах Гваделупы. С дороги была видна только стена красных скал, словно выраставших из пустыни. На базе рейнджеров я купил хорошие топографические карты. В рюкзаке у меня было провианта на добрых три дня. Это оказался высокогорный каньон, весь поросший лесом. Видел я и ямы, в которых апачи гонят свой мескаль. Трава — по пояс.
Джек на минуту замолкает, о чем-то думая.
— Парк, в общем, так себе, но я излазил его вдоль и поперек. Компас у меня совсем свихнулся. Тебе этого не понять. Понимаешь, это было двадцать лет назад, и многие пешеходные дороги, которые сейчас на славу утрамбованы, тогда еще не были даже проложены. Потом выяснилось, что я перешел выход из Собачьего каньона
Пленка заканчивается, кассета выскакивает из магнитолы, Джек вставляет кассету со старыми танго, полновесными и печальными.
— Под такую музыку сходят с ума.
Анхель с сомнением качает головой.
— Я, кажется, не знаю, как сходят с ума.
— Это не имеет значения. Не важно. — Джек всасывает воздух и медленно выпускает его, чтобы не потерять нить. — На третий день я начинаю рассуждать. Я же знаю, что парк небольшой, поэтому начинаю идти в одном направлении — на запад, на закат солнца. Но я все равно не мог найти дорогу. Мне казалось, что я просто спятил. Понимаешь, я провел в каньонах больше десяти лет и ни разу не терялся, я даже гордился этим. Вытаскиваю компас. Два дня я смотрел на него и понял, что он безнадежно сломался. В этот раз стрелка вращалась как полоумная, не останавливаясь. Я сижу и жду. Проходит пять минут, а она все крутится. Потом она вдруг останавливается. Показывает на северо-восток. Я не знаю, что делать, но я почему-то точно знаю, что мне надо идти в этом направлении. Не спрашивай почему, я и сам этого толком не могу объяснить, но я знаю. Я иду и все время сверяюсь с компасом. Через пару часов стрелка снова начинает крутиться. Останавливается и на этот раз показывает на запад. Так проходит весь день. Ближе к вечеру я набредаю на ручей, чистый, как стекло. Пью воду и замечаю, что на самой середине ручья между двумя камнями застряли игральные карты. Карты какие-то странные, на вид очень потрепанные, увидел я пару червей. Они показались мне какими-то слишком толстыми. Я вытащил их, и представляешь, они оказались совершенно сухими. Пробыли в воде неизвестно сколько времени и остались сухими. Странно, да? После этого мой компас перестал чудить, и я вышел из каньона до заката. Вот откуда мое отношение к картам.
— Вернувшись на стоянку, ты поцеловал грузовичок.
— Да, — отвечает Джек, и у него отвисает челюсть. — Да, именно так я и сделал.
Анхель машинально тянется за сигаретой.
— А откуда ты знаешь?
Анхель молчит, прикуривая, возле носа пляшут тени от огонька зажигалки.
— Сам не понимаю, — отвечает Анхель. — Может быть, я и сам бы это сделал.
Тихо и неспешно наступает ночь. Заснувший Анхель просыпается от головокружения в полной темноте. Такое чувство, что упал с неба в реальную жизнь. Джек останавливает машину на заправке, они пьют кофе, и Анхель садится за руль. Утром на горизонте в мареве они видят колышущийся силуэт Лас-Вегаса. Рассвет неостановим. Теперь Анхелю понятно, почему атомные бомбы испытывали в пустыне, только здесь свет может быть таким устрашающим, и они хотели, чтобы было страшно — для доказательства их правоты.
Они останавливаются, чтобы позавтракать. Джек пьет черный кофе. Анхель никогда не думал, что человек в состоянии выпить столько чашек. Они снимают комнату в дешевом отеле на окраине города, и Анхель падает на массивную кровать, натягивая на себя розовую, как мясо форели, простыню. Джек готовится к походу за богатством. Говорит, что посетит четыре казино, на это уйдет весь день. Если Анхель хочет поехать в Солт-Лейк, то пусть подождет, если нет, то он, Джек, был рад с ним познакомиться. Анхель говорит, что подождет. Он вручает Джеку стольник, просит поставить. Пусть возьмет себе процент, а остальное отдаст Анхелю.
— Чувствуешь, что тебе повезет? — спрашивает Джек.
— Что-то я чувствую, это точно.
Джек выходит на улицу в белой шелковой рубашке и дорогих брюках, каблуки его победно стучат по мостовой. Это последнее, что слышит Анхель, прежде чем провалиться в сон.
Он просыпается от трех тысяч долларов, падающих на его голову сотенными купюрами. Только потом до него доносится голос Джека:
— Чувствовать что-то — это, черт возьми, нечто. Представляешь, очко, на стол пятьдесят долларов. Думал поиграть на твои деньги часок и отвалить. Каждый раз, как я ставил твои бабки, деньги сыпались на меня лопатами. Я не преувеличиваю. Я взял двадцать пять процентов сверху, как мы договаривались, по-честному. Если ты не согласен, можешь меня пристрелить, дай только я сначала поем.