Азимут бегства
Шрифт:
На город, как зимний выдох, начинает опускаться туман — толчком, как любовное объятие громадного монстра.
— Ты ждешь, что Сефер ха-Завиот что-то действительно изменит?
— Это трудный вопрос, не так ли? — Человек снова прикасается пальцами к зубам и деснам. — Что я подошел так близко к невозможному, к вере в то, что есть одна-единственная вещь, которая стоит превыше всех остальных? Это, быть может, сумасшествие, но еще не полное безумие.
— Но почему вам не взять книгу самим?
— Мы не смогли бы этого сделать, так как
Небо приняло мутный молочный оттенок. На город начала падать тень, разделившая собеседников.
У этого разговора не было конечной цели, во всяком случае, Анхель таковой не видел. Он решает уйти домой, когда он собирается уходить, человек протягивает ему руку, которую Анхель пожимает. Одновременно он прикасается к тонкому ворсу на обшлаге рукава большого шерстяного пальто. Это всего лишь легкое, ласковое прикосновение; Анхель же ожидал ощутить грубую мешковину, невыделанную домотканую шерсть, но на самом деле его запястье прикоснулось к ткани, нежной как шелк, и мягкой, как норка. Ничего более приятного он не ощущал никогда в жизни.
— Общество — это всего лишь тень. Их осталось очень мало. У них низкая история, их постигла жалкая участь, но теперь они дерутся за власть, потому что гораздо легче сражаться за то, что имеешь, чем сдаться и смотреть, что из этого выйдет.
— Тогда зачем все это?
— Потому что всегда остается горсть отчаянных. Помни, что Исосселес не принадлежит Обществу. Он — не один из них, он хуже.
— Хуже?
— Он думает, что он — избранный.
— Это и в самом деле хуже, — соглашается Анхель.
— Скажи Койоту, что русский передает ему привет.
Эту заключительную фразу он произносит уже в спину уходящему Анхелю, и когда тот оборачивается, то к своему тихому изумлению видит, что ни человека, ни его большого пальто уже не видно.
— Эгей, Койот, я встретил твоего друга, он передает тебе привет.
Анхель стоит в неярком свете прихожей и стаскивает с ног ботинки. Сквозь щель, оставленную приоткрытой дверью, он видит Габриаля, стоящего у доски, покрытой уравнениями. Его брюки измазаны мелом. Койот читает в гостиной, сидя в большом кресле, сильный свет пляшет в его серебряных кудрях, у ног — стакан с виски.
— Что за друг? — спрашивает он, не отрывая глаз от книги.
— Русский.
Лицо Койота приобретает отстраненное, нейтральное выражение, он медленно поднимает голову и не отрываясь смотрит на Анхеля.
— Ты встретил русского, — говорит он не столько Анхелю, сколько самому себе, — и ты еще жив.
Анхель уже привык
— Он благословил нас, то есть они благословили…
— Значит, слухи верны, — перебивает его Койот.
— Какие слухи?
— О мистической защите… или… не знаю, как это назвать. Теперь они выступают под акронимом, поговаривают, что там заправляют отколовшиеся когда-то рыцари храма, и у них есть связи с иезуитами.
— Мне показалось, что он еврей.
— Он действительно еврей, но это не имеет никакого значения, потому что в такой близости от источника все смешивается.
Койот подходит к батарее бутылок и стаканов, стоящих на столе, и наливает в один из них Анхелю на три пальца оркнейского виски. Жалкая противная дрянь.
— Его считают самым великим отравителем двадцатого века, он учился у человека, которого называли Тысячью Пальцев, — говорили, что лучшим был именно он, и никто не знал его настоящего имени. Тысяча Пальцев смерти. Он был велик в своем терпении. Говорили, что Гитлер протянул на этом свете так долго только потому, что Русский и Тысяча Пальцев заблудились в дебрях Амазонки на последней стадии обучения Русского, которое длилось всю войну. Он работал в Европе, Азии, Африке — я встречался с ним раз десять. Иногда он использовал меня как поставщика. Я мог достать в Южной Америке такие растения, которые никто больше не мог добыть. Однажды мы имели с ним дело в Стамбуле. Пена знала его, видимо, только поэтому он оставил тебя в живых, но в этом я не уверен. Пятнадцать лет назад он отошел от дел, лучше сказать, просто исчез. Ходили слухи, что его завербовали ищейки из Общества, но сегодня я услышал о нем впервые за много лет.
В промежутках между словами Койота Анхель слышит заклинания Амо на втором этаже. Медленное еврейское песнопение, древние слова, одержимость. Неужели во время перелета в Италию ему придется сидеть рядом с Амо?
— Завтра, когда встретишься с Луиджи, не говори ему о Русском, — предупреждает Койот.
— Почему? — спрашивает Анхель, стараясь забыть о существовании Амо.
— Много лет назад Русский убил его брата.
— За что?
— Большая часть семьи русского погибла во время Второй мировой войны. Он родился в одном из городов, захваченных немцами.
— Брат Луиджи был нацистом? — спрашивает Анхель.
— Нет, брат Луиджи был летчиком, как и сам Луиджи, и, кроме того, добрым моряком, и, как говорят некоторые, очень порядочным человеком. Но он помогал переправлять нацистов в Аргентину после войны. Он совершил два рейса. Как ты уже заметил, Русский — еврей. После первой поездки он предупредил брата Луиджи, но тот воспринял эти слова как оскорбление и отправился в следующий рейс. Посреди дороги члены экипажа начали один за другим умирать, оставив брата Луиджи одного в центре Атлантики на стосемидесятифутовом судне, которым должны управлять не меньше десяти человек. Судно захватило северным течением, и оно пропало.