Азия в огне(Фантастический роман)
Шрифт:
Усилие принести роковую жертву собою было так жестоко, что жгучие слезы выступили на глаза молодой девушки, дрожащие ноги не могли её больше держать, и она почти упала на колена, закрыв лицо руками. Тимур сделал невольное движение, как бы желая встать, но ограничился тем, что придвинулся к ней несколько ближе и, не говоря ничего, стал ждать. Это продолжительное молчание вернуло Ковалевскую к сознанию положения, и она прошептала:
— Зачем противиться судьбе… В сущности, у меня нет ни друзей, ни отечества…
И, помолчав, она прибавила как бы про себя:
— При том же азиатская кровь
Тимур поднялся.
— Азиатская кровь?! — воскликнул он.
— Да, мой дед был туркменский офицер!
Тимур живо приблизился к девушке и отвел ее руки от лица — с силой, но без резкости.
— Искренна ли ты, о, женщина?.. Сердце мое некогда было затронуто вами… вы не заметили тогда?.. Я ничего не забыл… И вот, увидев вас, я как бы переживаю вновь мою молодость… У вас — азиатские предки, и сами вы — полька. Как назывался ваш дед, туркмен?
— Он был полковник русской службы и назывался Рахмед!
— Рахмед, который начальствовал в Самарканде и был убит во время войны с турками?
— Да.
— Так вы в самом деле моей расы и крови великого Тимура! Рахмед — брат моей матери!
Голос Тимура звучал торжеством.
— Не боритесь же тогда с нами и с самой собою!.. Доверьтесь судьбе! Не почувствовали ли вы, что я вас все еще люблю, что я не переставал вас любить?
Если бы молния упала к её ногам, девушка была бы не более поражена, как словами Тимура— «Рахмед был братом моей матери».
Она почти не расслышала последних слов Тимура, хотя и ожидала их, так как во время первой же аудиенции у могущественного «Господина» отгадала его тайное влечение к себе и на нем основала свой план спасти своих товарищей, поддерживая в Тимуре надежду, что со временем сможет ответить на его любовь. Но что ее смутило, чего она не предвидела, и что сделало ее безгласной и беззащитной — это неожиданно открывшийся факт их близкого родства, кровной связи — совершенно неоспоримой и совершенно непредвиденной.
Так вот почему она испытывала больше изумления и восхищения, чем страха и ужаса от недавно пережитых ею, непостижимых впечатлений, вот почему могла возникнуть в ней идея её безрассудной, почти безумной попытки.
Тимур продолжал:
— Ты моей расы, девушка! И я люблю тебя! Будь мне товарищем в моей божественной миссии. Как солнце освещает мир, так твоя красота будет озарять мое великое и роковое деяние. Ты будешь сопротивляться бесплодно, так как сама судьба тебя толкает навстречу мне, и ты уже веришь в меня. Больше, чем узы крови, чем одинаковое происхождение, нас влечет друг к другу сродство натур и умов, и ни время, ни пространство не могли ослабить в моем сердце следов твоего очарования… И ты сейчас пришла ко мне сама, по собственному желанию, как льнет магнит к железу, волна к берегу… Я люблю тебя, а ты меня полюбишь, потому что понимаешь мое значение… Мое величие не возбудило в тебе ненависти… Несмотря на привитые тебе предубеждения, ты отделилась от твоих друзей и послушалась таинственного веления, которому повинуюсь, и я и которое нас соединит навек.
Ковалевская беспомощно опустилась на ковер. Она была в обмороке.
Тимур поднял ее, понес и уложил на подушки, на которых сидел сам, ожидая её прихода.
Тесный галстух плотно охватывал шею молодой женщины. Он осторожно разрезал его своим кинжалом, вместо того, чтобы развязать, и вскоре легкая краска появилась на лице её.
Она открыла глаза. Тимур, склонясь к ней, коленопреклоненный, сжимал её руку в своих и тихо говорил:
— Успокойся, дитя мое… Тимур, повелитель мира, тебя любит и почитает. Ты будешь королевой Азии. Я благословляю Будду, направившего тебя ко мне, и клянусь тебе его именем, что над тобой не будет сделано никакого насилия. Я назову тебя своей только тогда, когда ты сама этого захочешь!
Еще плохо оправившись от волнения, девушка приподнялась. Но она уже начала яснее отдавать себе отчет в случившемся. Она долгим взглядом окинула Тимура у её ног и, не прерывая, слушала его речи. Способность ясно рассуждать вернулась к ней вполне.
«Да, он любит меня искренно, — сказала себе она. — Это непохоже на мимолетную прихоть… Скоропроходящая симпатия не склонила бы таким образом его гордую голову передо мною… Я сделала лучше, чем смела ожидать, и я должна идти до конца! Нужно продолжать играть мою роль, чтобы спасти моих друзей!..»
Она не отняла своей руки у Тимура. Загадочная улыбка время от времени появлялась на её устах.
— Пусть будет так! — сказала она, наконец, чтобы ответить на вопросы, которых нельзя было избегнуть: — Я сознаюсь, что меня увлекает нечто роковое… Все подтверждает ваши слова… В конце концов, как я могла бы противостоять вашему могуществу, раз мы — так, или иначе — в ваших руках… Притом же меня слишком поражают ваши великие замыслы для того, чтобы я могла отнестись к ним враждебно. Но, если вы хотите, чтобы я от души поверила вашему отношению ко мне и тому, что вы в самом деле хотите приобщить меня к вашему могуществу — могу ли я сейчас же испробовать силу данной мне вами власти?
— Говорите; вы не получите отказа ни в чем!
— Переходя на вашу сторону, я изменяю своим друзьям, я покидаю Европу!.. Но я не хочу, чтобы они подумали, что я забыла о них. Очень может быть, что, узнав все, они станут ненавидеть и презирать меня… Пусть!.. Но я не хочу, чтобы они умерли… Подарите мне их жизни!
— Но если они будут тебя ненавидеть, зачем тебе нужны они живые?
— Я хочу этого!
— Мы их принудим следовать за нами и потом, волей, или неволей, они тоже перейдут на нашу сторону!
— Никогда. Ничто не заставит их служить вам против Европы!
— Тогда они умрут!
— Именно этого-то я и не хочу. Я хочу, чтобы они жили.
Не обещали-ли вы мне сейчас, что никакая моя просьба не встретит отказа?
— Я не имею никакой личной причины отказать тебе в этом, — сказал Тимур: — и я хотел бы исполнить свое обещание… Но могу ли я предохранить их от ярости лам?
— Как?.. Вы, «Господин»? Вы должны бояться лам? Я не могу этого допустить! И если мои друзья умрут, я умру тоже, так как не хочу жить забрызганная их кровью!