Азов
Шрифт:
– «Великого» тут не поставлено, – ответил Григорий.
– Читай, как я тебе сказал: «Великое» – дано государем. Проставишь сам.
– «…Всему Великому Донскому войску, – читал дьяк. – Всем атаманам и войсковому атаману Ивану Каторжному. Московский дворянин, холоп государя, царя всех царств: Владимирского, Московского и Новгородского, царства Казанского, Сибирского и Астраханского и всяких других преславных царств, холоп государя, царя и великого князя, всея Руси самодержца, прежних великих благородных и благоверных и богом венчанных российских государей-царей и от царского благородного племени,
– Ну, господи! Понесло! Сколько там у тебя еще всяких титулов поставлено? – вскочив, спросил Татаринов. – Небось «холоп земли Донского войска» не проставил? А надо бы. Читай!
– «…Почто ж вы, атаманы, томите мя, яко разбойника, яко пса свирепого, сковав железами и посадив на цепь? Сижу я в Монастырском восемь недель и погибаю у вас голодной смертью. На просо посадили. Гулять мне не дают. Света не вижу божьего… Привез я вам на Дон царского жалованья… две тысячи рублей. А жалованья того вам… не отдал… Привез на Дон в донской посылке: сто пуд зелья [61] , пятьдесят пуд селитры, сто пуд свинцу, сорок пуд серы… Ехал я за послом турским. А вы его убили. А вестей царю я никаких не слал. Великий государь в Москве сидит в неведенье. Отпустите меня с Дона-реки и не терзайте меня, яко волки. Иначе опалы царской вам не миновать…»
61
3елье – здесь: порох.
– Ишь, загрозился! Опалой царской стращает! Пускай сидит! – сдвигая брови, пробормотал Татаринов. – Гулять пустить его никак нельзя: сбежит! Кормить велеть: дать рыбы, мяса, лепешек. Деньги царя пока не брать. А царю за все отпишем сразу после дела.
– Постой, постой, – сказал атаман Каторжный. – А я и позабыл, что при московском дворянине была еще наставительная грамота. Надо ее немедля забрать. Мы ж не ведаем, что сказано в той грамоте. Вот дурьи головы! Пошли-ка, Татаринов, за грамотой к Степану Чирикову. Может, та грамота откроет нам главное.
– Да, эко ротозеи! – сказал и Татаринов. – Эй, Левка! На-конь! Езжай к Степану Чирикову и забери у него царскую наставительную грамоту. А ежли еще какая бумага будет при нем – тоже возьми! Дознайся, кто дал ему чернила и бумагу. Не дьяк ли? Ну, гей-гуляй!
Левка Карпов вскочил на коня и помчался галопом в Монастырское.
Сторожевой казак крикнул:
– Гей! Атаманы! Гонец с Москвы от государя великого царя, с царской грамотой! Боярский сын Иван Рязанцев!
– Пускай войдет!
Вошел гонец. Он поклонился атаманам так низко, как в царских хоромах перед царем.
– Ну, славный боярин, за каким делом пожаловал на Дон-реку? – спросили гонца.
– Ехал я наспех из Москвы, – сказал молодой, румяный боярин. – Ехал я и днем, и ночью, нигде не задерживаясь и часу. А ехал я по царскому указу, к вам, на Дон, за турецким послом Фомой Кантакузиным и за московским дворянином Степаном Чириковым. Государь в большой тревоге, что до сих пор на Москву не прибыл Фома Кантакузин с турецкими грамотами от султана.
Атаманы
– Ехал я к вам через Валуйки, а турецкому послу надобно ехать живо на Воронеж. Государь спрашивает, какая задержка учинилась им и по какой причине? Почему нет от них вестей? Государь требует немедля отпустить Фому на Москву… А еще государь велит вам отписать ему, что делается у вас на Дону, в Донском войске.
Первым поднялся Татаринов.
– Отпишем. Дьяками мы не бедные, и бумага у нас есть. Тебя же, боярский сын, побережем мы накрепко до тех отписок. Тебя пока свезут к Степану Чирикову – там посиди да отдохни с дороги.
Два казака вошли, связали руки боярскому сыну и повезли в Черкасск.
Следующий гонец был из Азова – от Калаш-паши.
– Новый лазутчик, – сказал Старой. – Позови, да поживее! День пропал.
Вошел круглолицый толстый турок с припухшими веками, в красной феске.
Старой ему приказал:
– Раздельно говори: мы по-турски понимаем!
Гонец заговорил раздельно по-турецки:
– Калаш-паша прислал вам, донские атаманы, выкуп: золото, серебро и жемчуг. Просил паша отдать ему дочь Давлат и двадцать пять девок, которых вы взяли, разбив струг на море.
– Мы согласны взять выкуп от Калаш-паши, – сказал Старой. – Но выкупа паши нам мало: вы нам верните из плена донского казака Арадова Ивана. Вы взяли его под крепостью. Ежли Калаш-паша согласен отпустить Арадова, то он получит все, что требует. Езжай!
Свистнув плеткой над головой коня, турок помчался от кибитки.
– Эть! Заварилось как! – сказал, покачиваясь, Татаринов. – Гонцы, гонцы… И все они – лазутчики! Откуда только не летят, словно вороны над нами закружились. Не ждут ли наших голов в Москве?..
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Татаринов велел позвать к себе на смотр «купцов из Астрахани». Вошел Наум Васильев. Шапка внизу мехом обшита, сверху – лазоревым бархатом. На лазоревом бархате жемчуг. Зеленый кафтан с опушкой и с разрезами перехвачен цветным кушаком длиной в пятнадцать локтей. Сапоги у «купца» Васильева по закруткам прошиты золотом, а по коже вверху – серебром.
Долго глядел Татаринов на «купца астраханского» – глаз оторвать не мог. Рослый был купец, статный, молодцеватый. И дьяки глядели на Васильева с изумлением: ни дать ни взять – купец. А «купец» взял бумаги, искусно изготовленные Нечаевым, и сказал:
– Чему быть суждено, то и сбудется; постою в Азове за правду, за войско – до последнего!
– Дело! – горячо сказал Татаринов. – Верю я, что ты постоишь крепко. Но помни, коли смерть постигнет тебя – всему делу конец! Всему войску несчастье. А подвиг твой, Наум, никогда не забудется.
Два атамана обнялись, как братья.
Пришли на смотр к атаману и другие «купцы»: Кутузов Семен, Бабыненок Герасим, Некрега Григорий, Толстой Василий и другие – всех было тридцать. Купцы – и только! Придраться не к чему.
Подъехало сто тридцать казачьих подвод. Татаринов осмотрел возниц. Сто тридцать казаков в холопьих шапках и кафтанах сидели на возах, держась за вожжи. Кони в запряжках были сытые и для езды добрые. Среди возниц атаман заметил таких казаков, слава которых нигде не пропадала и саблям их скучать не приходилось.