Ба
Шрифт:
Рядом с церковью стояли машины первых дачников, которые не смогли доехать до дома по рытвинам и оставили машины на въезде в деревню. Мы вынуждены были поступить так же, потому что за храмом вышел из берегов пруд, собравший воду всех местных талых ручейков. Дачники пробирались на участки в резиновых сапогах по пояс, а мы вышли из машины в белых кроссовках, знакомых лишь с сухими чилийскими горами. И если я нашла дома старый пуховик, то Петя приехал в лёгкой толстовке с рисунком анимешного робота.
– И какой план?
–
– М-м-м, - я делала вид, будто придумала план заранее.
– Хочется найти старожилов, расспросить про Алёну. И у меня с собой молитвенник, вдруг кому-то он знаком.
– Ну конечно, - саркастично заметил Петя.
Большая часть дачников получили дома по наследству, то есть были правнуками крестьян и священников, живших в деревне столетия назад. Многие здесь могли быть моими родственниками, но по словам родителей, ни переписи населения, ни другие документы не пережили революции и войны. Надежда на то, что память людей живёт дольше бумаг, была слаба.
Постучавшись в ближайший забор, мы встретили тепло одетую женщину, вспахивающую первые грядки. Она отворила калитку с лопатой в одной руке и маленьким радио - в другой.
– Чего вам?
– спросила та.
– Простите, но вы давно живёте в этом доме?
– спросила я.
– Всю жизнь, а что?
– с подозрением спросила она.
– Понимаете, я пытаюсь восстановить свою родословную и вот... собираю информацию о родственниках, живших в этой деревне двести лет назад, - сказала я.
– Двести лет?
– присвистнула женщина.
– Мои деды да бабки здесь жили всегда. И кто здесь жил в войну, я рассказать могу, но при царе... Нет, девочка, тебе к Семёнычу! Он-то собиратель этого... фольклора.
– Не подскажете, где его найти?
– спросил Петя.
– Последний дом по улице за прудом. Не пропустите, самый разваленный.
Поблагодарив незнакомку, мы попытались пробраться к пруду. Кроссовки моментально промокли, а ноги запачкались по колено. Я чувствовала, как Петя мысленно проклинал меня, но вслух этого не говорил.
– И что нам расскажет собиратель фольклора?
– бурчал тот под нос.
– Матерные частушки?
Во снах я видела деревню сотни раз, знала каждый дом и каждую улицу. Я помнила, где жила Алёна до свадьбы и где затем жила с Архипом. Я помнила, где она набирала воду, куда гоняла пастись скотину и где играла с детьми. Но сейчас всё выглядело по-другому. То ли виноваты два века времени, то ли сны были всего лишь снами. Дома стояли не на своих местах, и даже церковь, которой точно недавно стукнул трёхсотлетний юбилей, не походила на церковь из снов.
– Вот дом бабушки, - остановилась я у старого сруба с наглухо закрытыми окнами и нетронутым огородом.
– Дом, который родители продали. Кажется, новые жильцы не открыли сезон.
– Во сне ты... то есть Алёна жила в этом
– спросил Петя, пытаясь салфеткой оттереть грязь с джинов.
– Нет, я не видела этот дом во сне. Наверно, его построили позже. А на его месте стоял... стоял... нет, не помню. Всё очень сильно изменилось. И пруд, блин, не на своём месте. Мне казалось, он был прямо перед церковью, а тут две улицы между ними!
– Перетёк, наверно, - сказал Петя, фотографируя местность на телефон.
Кое-как добравшись до нужной улицы, мы нашли чёрную покосившуюся избу Семёныча неопределённого возраста, которую я тоже не помнила по снам. Древний сгорбленный старик сидел на полуразваленном крыльце и жевал вяленую рыбу. Заметив нас за забором из сетки-рабицы, тот свернул остатки рыбы в газету, будто думая, что мы пришли её съесть. К газете сразу проявила интерес серая кошка, спрыгнувшая из окна.
– Блин, стрёмный старик, - прошептала я.
– Твой последний шанс на существование Алёны, - с волнением сказал Петя.
– Добиться бы от него хоть слова.
– Добрый день!
– крикнула я из-за забора.
– Можно мы зайдём? Хотим у вас спросить!
– Я вам денег не дам!
– крикнул старик.
– Покупать ничего не буду!
– Просто поговорить!
– крикнул Петя.
– Стойте, я сам выйду!
– ответил старик.
Крякнув, он поднялся с крыльца, опираясь на изогнутую палку, и доски крыльца жалобно запричитали. Под рваной телогрейкой Семёныч оказался одет в длинную рубаху, какие я видела на крестьянских мужиках во снах.
– Журналюги?
– громко спросил старик, когда подошёл к забору.
– Давеча меня на камеру снимали. Старейший житель Тверской губернии перед вами!
– Сколько же вам лет, дедушка?
– спросил Петя.
– Вам и не снилось, девочки, - махнул рукой Семёныч, а Петя хмыкнул, но интеллигентно промолчал.
– Вам и не снилось...
Меня передёрнуло от слова "снилось" из уст Семёныча, как будто призрак потрогал меня за плечо. Поняв, что старик едва слышит, я громко сказала:
– Я собираю информацию о своём генеалогическом древе, не могли бы вы помочь? Вот у меня есть старый молитвенник, найденный на чердаке. Ему лет двести. Здесь есть стёртая надпись с именем. Кажется, написано, Алёна.
– Молодец ты, девочка, большая молодец!
– причмокивал губами старик и улыбался.
– Но Алёнок я за жизнь повидал тучу! У нас в церкви-то икона святой Елены висит. Всегда половина деревни ходила Ленами, а половина - Алёнами!
– Вот как...
– растерялась я.
– Была Алёна, а у неё муж Архип. Не слышали про таких? И у Архипа сестра Таня была. У Алёны с Архипом несколько детей родилось, и среди них старшая дочь Нина, утонувшая на пруде. На этом самом пруде! Не слышали?
– Тебе всё это в молитвеннике написали?
– глухо рассмеялся Семёныч.