Баба Яга против!

ПОСВЯЩАЕТСЯ ВСЕМ ТЕМ,

кто извлекает нас из-под диванов на свет божий

На сцене от рыцарей не скрыться,

А в жизни попробуй их найди.

Канцлер Ги. Песенка актрисы.

— Избушка, избушка! Повернись к лесу задом, а ко мне

Барышня неопределенного возраста, в льняном фартуке поверх платьица, замерла с бутербродом у открытого рта. С лица ее как ветром сдуло прежнее благостное выражение, что появляется на лице эстета в предвкушении изысканной трапезы.

А барышне было что предвкушать: кусочек вареного окорока, тонкий ломтик козьего сыра, хрустящие кружки огурца между оными, свежесбитое масло, домашний хлеб, еще теплый и дышащий ароматами зерен и семян. И кофе, вручную смолотый, в старинной турке сваренный, доведенный до идеальной температуры. Кофе…

— Встань к лесу задом, а ко мне передом!

Барышня с досадой отложила так и не тронутый бутерброд на желтую тарелку. Покосилась с тоской на кофе и сдвинула скорбно брови.

— И сюда добрались!

— Ой, не причитай, Яга, — лениво отозвалась из-под стола белая в пятна кошка, — сама говорила — до тебя тридевятые раз в сто лет на болотах доходят.

И вытянула лапы, потягиваясь.

— Вот и дальше бы топли, — возмущенно пробубнила Яга, стягивая фартук через голову и вешая на гвоздик позади двери.

— Злая ты, — хмыкнула кошка. И потребовала с протяжным мявом: — Поесть да-ай!

— Ты свое уже съела, — отрезала Яга. — У тебя и так вечное несварение — жрешь как тигр, а я потом коврики за тобой отмываю.

— А вот тетя Иоланта не жалуется, — отвернулась кошка. — У меня, вообще, здоровье слабое, мяу, меня жалеть надо… Хозяйка тебе не простит, если узнает, как ты ко мне без уважения! И лоток не каждый день чистишь, думаешь, я не знаю-мяу?! Все расскажу!

— Тетя Иоланта вернется только завтра, а я — здесь и сейчас, — коварно прищурилась Яга, приседая на корточки и заглядывая в кошкины наглые глаза. — Так что тут — без выбора, Мег. К тому же, она тебя не понимает — наябедничать не получится. Не всем в Тридевятое ход есть. Пока, — резко поднялась барышня и нажала дверную ручку.

Кошка Мег стрелой выскользнула через коридор в комнату Яги. Она вот любила ходить в Тридевятое. И, вообще, ходить куда угодно, особенно куда нельзя. Например, в подъезд или в окно. На последствия Мег было плевать. Иногда буквально. Обычно находился кто-нибудь, кто их разгребал. Последствия. Или отстирывал. В стиральной машинке.

Девушка по имени Яга тихо затворила дверь на кухню, где остались священные бутерброд и кофе, затем через коридор дошла до комнаты. Свое светлое каре скрутила в тугой пучок на затылке, а в замочной скважине повернула ключ, ключ спрятала в карман.

— Ладно, если этот визитер пойдет на кости, может, и дам обглодать, — пообещала с сарказмом, сняла с крючка старый серый балахон и натянула поверх платья.

— Ни стыда у тебя, ни совести, — пожаловалась кошка, и не было до конца ясно —

Отстраненно почесала за ухом.

— Думаешь, они не знают об этом, когда орут у меня под дверью? — кивнула Яга на окно с еловыми лапами. Окно давно нуждалось в помывке.

За окном был самый обычный небольшой балкон, первый этаж, унылый дождь и заурядная улочка спального района. Пара тощих городских елок стыдливо прикрывала комнату от обозрения прохожих. Невооруженным взглядом никаких молящих о помощи путников и не видно. Но это невооруженным.

Кошка тоже про это знала, когда орала у Яги под дверью — что у нее «ни стыда, ни совести». Но все равно орала. Отчаянно и с верой.

Так и люди к бабе Яге шли из Тридевятого царства. Когда уже идти больше некуда, выбирать не приходится. И их крики и сюда, в реальность, доносились.

Яга взялась перед зеркалом пристраивать парик-паклю седыми лохмами да косами. И на нос уродливую накладку.

— Тридевятое, — велела куда-то мимоходом в пустоту и коснулась губ бледной помадой.

Над окном у Яги висела безделушка: резная избушка-флюгер, над ее крошечной дверкой на дневном свету переливался прозрачный камушек. Но только в этой безделушке была вся соль. По команде Яги флюгерок наверху избушки повернулся на девяносто градусов, против часовой стрелки. А в камушке блеснул зеленый огонек.

В окно вместо балкона вдруг уткнулись еловые лапы. Мощные и здоровые. А за елями дальше, в тумане — растворились болота. И пол заходил ходуном, закрутился вокруг собственной оси. Первый этаж канул вниз.

Повернувшись, флюгер превращал балконную дверь в портал. И комнатка Яги в съемной квартире вдруг становилась внутренностью избушки на курьих ножках.

Флюгер этот попал к ней совершенно случайно энное время тому назад, и в его прочих способностях Яга так и не разобралась.

— Избушка, избушка! — снова прокричали, на сей раз куда слышнее, прямо под дверью на болота. — Повернись к лесу задом, а ко мне передом!

Яга тяжко вздохнула.

— И не надоело ведь… Всем надо, чтобы кто-нибудь решил их проблемы, — Яга причмокнула губами, оставаясь довольна собственным отражением старухи редкой степени безобразия. — Так в каждом королевстве, знаешь ли: в Тридевятом ли, в перевернутом, как называет его Кики, всюду перед и за Горизонтом. О мужчинах я вообще молчу. Одни дураки да царевичи. Ладно, Мег, довольно болтать — принимаем гостей.

И старуха отвратительной наружности с ноги распахнула балконную дверь наружу.

— Здравствуй, бабушка!

Ну, так и есть — не то дурак, не то царевич. По одежке — дурак. По выправке — царевич.

— Здравствуй, Иван, с чем пожаловал?

Тут любого Иваном назови — не ошибешься. Есть в Тридевятом и хорошего много, конечно, но идиотизм тут имеет тенденцию доходить до высшей точки. Так что больше выходных Яга тут и не проводит.

— А… — Иван не стал спорить насчет имени да почесал затылок. Весело рассмеялся. — Шел я по долам да по лесам, бабушка, ночь на болотах меня застала. Пусти погреться.