Бабаник
Шрифт:
– Дедуль, погоди. Дело есть.
– Просто так не лицедействуем, а позлорадствовать можешь над кем-то другим.
– Да, не. Я помочь хочу. Ну, конечно, не бесплатно.
– С чего это вдруг, будущие магики лицедеям помогают? Ох, темнишь ты. Говори, чего надо?
– Ну и не доверчивый ты дет. Чесслово. Говорю же, помочь хочу и заработать. Смекаешь? Для начала, могу помочь со сменой репертуара, это как начало. Далее внесу небольшой вклад в общее дело.
– А чем тебе репертуар не нравится? Всегда показывали и всем нравилось. Откуда ты такой знаток взялся? Шел бы ты.
– Погодь, старый.
– из-за телеги вышла
– Ты, магик, извини его. Такие как ты обычно только смеяться горазды, а помощи никакой. Да и заносчивы слишком. Уж извини за откровение.
– Да, нормально все.
– махнул я рукой.
– Так, о чем ты толковал тут со старым?
– А может не здесь? А в более удобном месте?
– А где? Лицедеи в своих кибитках большую часть времени проводят. Только к зиме в свои хибарки возвращаются. Чем тебе тут не нравится.
– Уши чужие мне не нравятся.
– сказал я, заметив, как прислушивается к нашему разговору давешний дядька.
– Ну, тогда поехали в наш дом, коли не побрезгуешь.
– Поехали, чего уж там!
В общежитие я возвращался поздно вечером. Благо по той дороге, что шел, расхаживали патрули стражи, и я добрался без проблем. Все же главная улица. С семьей лицедеев я все же успел договорится. Пришлось, правда, потрудится, чтоб убедить их принять мое предложение, потом еще смотаться к местному юристу и оформить магический договор, за который отдал двадцать медяков, разменяв тем самым свой серебряный.
Договорились же мы о следующем, я им предоставлю пару пьес, также внесу в общее дело с десяток серебряных на грим, костюмы и сооружение помоста. Они же обязуются отдать половину прибыли, заработанную после показа пьес. И обмануть мы друг друга не можем, магический договор не позволит, что меня радует. Думаю, что уж Шекспировские произведения и тут придутся по вкусу, только надо их перевести на местный язык. А еще помедитировать, чтоб вспомнить. На все про все мне дается три месяца.
Глава 3. Суд.
Академия.
В академию я вернулся поздно вечером. Столовая уже не работала, и я направился в свою комнату, в которой быстрой раздевшись, лег спать. И какого же было мое удивление, и охреневание, когда примерно в полночь под оконном пели какие-то уроды. И ладно бы пели, я бы простил, но назвать это пением невозможно. При этом они еще пытались подыгрывать себе на каком-то инструменте. На каком, понять нельзя было в принципе, так как играть, судя по всему, не умели. Слова песни особым шармом тоже не обладали. Что-то из серии:
Моя любовь, тебе пою,
О том, как я тебя люблю!
Мы ночку проведем одну,
Потом
В общем, я не мог терпеть такое издевательство над музыкой и над благородным искусством "съема" баб через серенаду. Пришлось одеваться и идти вниз, правда через второй этаж, так как там как раз находился общий балкон, с которого можно было удобно миновать выход и на котором стояли так нужные мне цветы в горшках.
Два снаряда попали точно в цель, в третьего я кидать не решился, так этот гад держал, так желанный мной музыкальный инструмент. Пришлось спрыгивать с балкона и вырубить его самому. Хорошо хоть он был пьян и не сразу понял, что произошло.
Как там учил Михаил Андреевич? Все что в бою взято, то свято! Следовательно, мародерка наше все. И вот я уже минут пять после того как отобрал все ценное у "певцов" стою и наглаживаю гитару. Как же я соскучился по этому инструменту. А эти не то, что играть не умеют, так еще не удосужились ее даже настроить и по тому я не сразу опознал что за инструмент.
Прихватив вино, которое нашел у троицы, я пошел на другую сторону общежития, так как именно там находились женские комнаты. Эти "певцы" видимо в таком состоянии находились, что даже не поняли, что подошли к мужским комнатам. А наше общежитие имеет два входа и само по себе разделено на женскую половину и мужскую. И попасть из мужской в женскую можно, если только выйти на улицу.
Настроение было лирическим, не смотря на приобретенный инструмент и несколько бутылок вина. Отыскав взглядом наиболее удобную для меня скамейку, и так чтоб она была не очень близко к окнам женских комнат, я примостился и откупорил одну из бутылок.
– А хорошее вино у этих дебилов.
Отхлебнув еще пару раз. Я взялся за настройку гитары. Струны пришлось, какие ослаблять, а какие наоборот подтягивать, попутно прихлебывая из бутылки. И уже через минут пять, я был доволен собой. Первым делом для разминки сыграл испанскую Корриду. Пару раз сфальшивил, но это и понятно, давно не играл. Но пальцы свое дело помнят. И я, войдя во вкус, почему-то вспомнил одну песню, легендарного певца и композитора. Как он там пел?
Начал я с проигрыша, ведь он в этой песне очень важен и я бы сказал, очень знаменит. А потом меня что-то заставило запеть. И после первой строки я немного даже струхнул, так как пел не своим голосом, а голосом того певца, но останавливаться не стал:
Что если станешь одинокой,
И будет некому обнять?
Ты убежишь, надолго спрячешься.
Ты хочешь гордость показать.
Когда настало время припева, я даже был рад этому голосу:
Лейла, я пред тобою ниц.