Бабье царство.
Шрифт:
И правда, так и вышло.
Вот захотел Совет вернуть себе пленных, мол, он лучше знает как надо разобраться с пленными, а ему фигу под нос. Нет пленных. Нет! Все погибли при набеге, а трупы сбросили в воду где они и утонули. Это даже сами амазонки признали, когда согласовывали списки выкупных пленных во время визита последней своей делегации перед тем как реки окончательно встали и покрылись льдом.
И он сам, дурак, официально это признал. Ещё и радовался. Вот как амазонок уели.
Как же он потом себя ругал. Как ругал! Ведь предупреждал же его Сила Савельевич, чтоб не спешил подписывать, чтоб
Какой же он оказался дурак. Как он смог поверить, что могут утонуть три с половиной тысячи человек. Три тысячи специально обученных для войны на воде человек! Что их отравленные боевыми газами трупы сбросили в воду Каменки, и их тела сейчас где-то под водой доедают рыбы и раки. Бред!
Какие боевые газы! Какие раки?! Сонный дым! Простой сонный дым, известный каждому работорговцу на реке.
И в этот бред он поверил. Идиот!
— "Поверил, потому что очень хотел в это поверить, — вынужденно признался он потом себе. — Поверил, потому что амазонки уже всех в городе окончательно достали. Своим хамством, своей наглостью, тем что им приходилось постоянно платить отступного, чтобы они только не переправлялись через Лонгару и не ходили в набег на наши земли. За деньгами, за зерном, за меховой рухлядью, за мужьями себе, в конце концов. Самая унизительная и мерзкая плата, которую можно было бы только представить. Сексуальное рабство".
И как он радовался, когда мазонкам наконец-то дали по сусалам. Потому и потерял хватку, потому и поверил в то, чего просто не могло быть. И теперь безуспешно пытался исправить допущенную ошибку. И понимал что ничего то у него не получится. Не время.
Периодически бросая раздражённые взгляды на четвёрку своих заклятых друзей, сидящих в Правом, гостевом углу зала Совета, он периодически мысленно чертыхался:
— "Твою мать, — в который уже раз за последние полчаса мысленно выматерился Голова. — Думал, раз двое из этой банды куда-то смылись, так поспокойней будет. можно будет спокойно сцедить накопившийся жирок. Так нет же, новую занозу нашли, ещё хуже".
Голова прекрасно понимал в чём, точнее в ком ныне основной источник его безсильной ярости и головной боли. Что этот источник, постоянного в эти дни раздражения сидит здесь же, прямо напротив него, и смотрит на его метания по залу Совета чистыми, невинными девичьими глазами.
— "Баронесса! Баронесса Изабелла де Вехтор. Чёрт бы тебя побрал. Если бы только не она, — раздражённо думал он, бесясь в безсильной ярости. — Если бы только не эта красивая, умная стерва".
Едва только Голова наконец произнёс про себя эти, давно рвущиеся из глубин его души слова, как почувствовал, что у него мгновенно похолодели ноги, и ему показалось, что в спину подуло смертным ледяным ветром.
Голова, как воочию увидел перед своими глазами картину, которую
Он, с обнажённым мечом, одиноко стоящий на просторном пустом крыльце Городского Совета, и площадь перед ним, заваленная трупами бойцов его личной охраны. Его лучшей дружинной сотни, только что вырубленной под корень, словно неумелых новобранцев за несколько минут десятком каких-то невысоких, изящных женщин с обнажёнными саблями, медленно идущих в его сторону. Тех самых дублёров, или замены богатеньких амазонок, не желающих терпеть тяготы плена, и согласившихся выплатить в казну города весьма немалую за то компенсацию, лишь бы их на время плена заменили в этом их качестве.
Он до сих пор помнил то чувство смертной тоски, которое его посетило, тот ледяной, холодящий душу ветер, когда он мгновенно, ясно понял, что это всё, это конец. И что больше уже в его жизни ничего не будет. Не будет сварливой жены, к которой он за долгую совместную жизнь прикипел буквально всей душой. Не будет любимых детей, без которых он не представлял совсем свою жизнь. Не будет любимого города, со всеми его болшиими и малыми проблемами. И этого здания Совета не будет, которое он сам, лично построил на свои собственные средства и на ступенях крыльца которого он сейчас умрёт.
И потом, что-то изменившееся в его ощущениях, его стыд, когда он увидел невысокую, изящную фигурку баронессы, спокойно спускающейся по ступеням крыльца вниз на площадь, неторопливо, с какой-то демонстративной ленцой одевающей изящные дамские перчатки из тонко выделанной кожи. И её же, медленно и неторопливо идущую навстречу амазонкам с обнажённой, отставленной чуть в сторону, какой-то несерьёзной маленькой сабелькой в правой руке и узким, воронёным кинжальчиком в левой.
— "Вот она, та самая сабелька, — с тихим, каким-то животным ужасом подумал он, глядя на усыпанные редкими самоцветами скромные ножны, висящие на тонком, изящном пояске баронессы.
С тех пор каждую ночь перед глазами его раз за разом вставала одна и та же картина, буквально преследующая его. Одинокая черноволосая голова, с короткой толстой косой, взлетающая вертикально вверх. И, дальше только безумное мелькание сверкающих сабель, отбрасывающих вокруг яркие лучики восходящего солнца.
И потом она. Одна! Посреди горы трупов. И только маленькая, изящная, почти детская сабелька, отставленная чуть в сторону, с которой уже не отбрасывались весёлые лучи восходящего солнца, а только редкие красные капли медленно капали на залитую кровью брусчатку площади.
И возле ног её оскаленную рыжую фигурку её игрушки, её маленького милого лиса. Игрушки! Забавы для детей! С кем они всегда играли с первого дня появления этого маленького рыжего зверька в городе. Которого он сам порой небрежно сапогом отодвигал в сторону, когда он мешался у него под ногами во время его разговоров при встрече с кем-либо из этой компании.
Боевой Имперский лис.
Только увидев кучи вскрытых от паха до горла, вывернутых словно наизнанку потрохов мёртвых амазонок, там на площади и особенно потом, уже в порту, где баронесса со своим чудовищем особенно повеселились, он наконец-то понял что это за животное. Почему ящеры так его боялись. Что на самом деле представляет из себя Имперский Боевой Лис.