Бабье лето в декабре
Шрифт:
Вот тут Ваня разошелся и начал называть цветы. Скажет Вере и потупит глаза.
– Сирень.
Вера читает. А у «сирени» слова: «Моя любовь к вам просыпается». Ну и ну.
А она, конечно, выбирала ответы поосторожнее. Вроде «боярышника», что означало: «Вам позволено надеяться». Так ни до чего и не договорились. Игра она и есть игра.
Однажды Костя Тютин попросил Веру забежать в мастерские и известить Ивана на счет поездки на концерт.
Вера до этого не бывала в мастерских. Высоченный потолок. Кран-балки
Ей показали, как пройти к Ивану. Она двинулась на звук бухающего молота и железного лязга. Увидела Ивана Бритвина. Стоял около стана он в широкой зеленой брезентовой робе, чумазый и белозубый, вертел в щипцах какую-то раскаленную железяку, подставлял ее под пневматический молот. Ловко загнул розовую раскаленную железяку в петлю, распрямился и рассчитанным спорым движением кинул ее в груду таких же деталей.
Вера восхищенно смотрела на Ивана.
Он заметил ее, улыбнулся.
– А ты как сюда попала, краса?
И показался он ей таким сильным, умелым, знающим, надежным и близким, будто Генка. За таким не пропадешь.
– На концерт надо в пять, – пролепетала она.
Вывел он ее из цеха. День был тихий, мглистый: март чего-то выгадывал, не щедрился на солнце. По всему Угору тянуло сладковатым печным дымком, который лениво стекал в луговину, к Моломе.
Иван распахнул робу, показывая тельняшку, вдохнул всей грудью воздух.
– Эх, весна ведь. Влюбляться пора, – и полуобнял ее.
Она покраснела, смешалась, вырвалась с возмущением.
– Скажешь тоже, – и побежала прочь.
Тревогу вызвала у нее эта весна. Вроде все по-прежнему. Низкое небо висело на стожарах объеденных стогов, на макушках тополей, скандалили грифельно-черные грачи, разрешая жилищную проблему, поросячьим визгом резала воздух пилорама. И вовсе иначе выглядело теперь все вокруг нее, и примечала она что-то совсем новое, другое, что раньше не попадалось на глаза.
Сережки вон выкинула береза. Травка у забора шильцами проколола старую листву.
А Иван опять смелость потерял.
Все сварганил Ванин друг Костя Тютин. Вдруг объявил, что у него в субботу день рождения и зовет он на него Веру. Пусть придет ровнехонько в пять. А Костя Тютин и Иван Бритвин жили в одной комнате. Конечно, что-то необыкновенное ждала Вера от этого приглашения.
В тот день она не один час провела у зеркала, то распуская, то вновь заплетая косу. В конце концов расчесала волосы под итальянскую кинозвезду и нарядная, будто и не она вовсе, постучала в дверь.
По изумленному восторженному взгляду Ивана Вера поняла, что сегодня она просто необыкновенная, зарделась от радости и смущения. Костя Тютин, увидев Веру, крякнул:
– Ну даже глазам больно, какая ты яркая. А мне кажется, в Угоре у нас
– Почему? – спросила Вера.
– Да потому что тебя не видят, – сказал Костя.
– Извини-подвинься, – вдруг осмелился и вставил свое слово Иван. – Есть и такие, которые видят.
Вера заметила, что парни уже приложились. Вот и смел Иван.
Ваня, подвязавший вместо фартука полотенце, казалось, готов был тут же схватить Веру, но руки у него были мусные.
– А почему никого нет? – всполошилась Вера.
– В семь придут, – сказал Иван.
Вера опомнилась, уразумела, что некрасиво девчонке к парням идти одной, да еще за час до застолья, хотела убежать, а Тютин дорогу заступил:
– Спасай, Верочка, скоро гости придут, а у нас ничего с пельменями не получается. Тесто к скалке липнет.
Пожалела их Вера, скинула пальто и начала все переделывать: и тесто, и фарш. Она и тогда шустрая была. Мгновенно пельменей накрутила. Ваня с Костей еле успевали их складывать да относить на холод.
Таская противни, Иван улыбался чему-то.
Когда принялись варить пельмени. Костя убежал, сказал, что переодеваться. Вера мигом накрыла стол. Долго ли расставить соленые огурцы, капусту, консервы. Бутылки Ваня батареей поставил в концах стола. Какая тогда была сервировка. Стаканов граненых парни по всему общежитию насобирали, тарелок в столовке выпросили – вот и воя подготовка к застолью.
В кастрюле бурлила вода, мягко выталкивая на поверхность пельмени. Вера с Иваном зачарованно смотрели на это кипение, будто бог знает какое диво происходило. Скажет не скажет? – думала Вера. Вот тут он тихонько сказал ей на ухо:
– Можно мне тебя поцеловать, Верочка?
Она смутилась от неожиданности этого желанного момента, залилась краской.
– Зачем? Нехорошо, вдруг Костя прядет.
Но Иван понял это как разрешение и поцеловал ее в щеку. Она вырвалась, убежала на улицу, не в силах унять волнение, стыд и жар в щеках. Он догнал ее, обнял. Уже смеркалось, никто не должен был увидеть. Ваня еще раз поцеловал ее прямо в губы.
– Ой, – опомнилась она. – Пельмени-то убегут.
И правда, чуть не убежали пельмени. После этого они целовались до самого прихода Кости.
Когда закатились говорливые веселые гости – свои леспромхозовские из агитбригады, Вере вдруг показалось, что все они уже знают, как Иван ей в любви объяснился и поцеловал. Щеки у нее пылали огнем и навертывались на глаза слезы от смущения.
И еще добавилось тревоги, когда появился брат Геннадий, приехавший в то время на побывку из армии. В ловком парадном костюме, с дюжиной значков отличника боевой и политической подготовки, подтянутый и четкий. Он, конечно, для гостя был хорош, но дело в том, что с Иваном они не очень ладили. Считал Генка, что перепадает Ивану не по заслугам честь.