Бабье лето
Шрифт:
На том берегу черным пятном выступала усадьба Клябина. Река была неподвижна, веселые огни местечка отражались в ее водах. Иногда доносился плач ребенка, лай собаки или чье-то нестройное пение; иногда кто-нибудь кричал с противоположного берега:
— Паром!
Эхо подхватывало этот крик, несло его далеко вниз по течению.
— Да, ничего себе,— отвечал пан пробощ,— только вот как бы балкончик в реку не упал… еле держится. Вообще домик негодный…
Аделя внесла закуски и вино. Ксендз попросил гостя к столу.
— Мне, собственно,
— Пан пулкувник сегодня радостный,— засмеялся ксендз.— Это мне нравится… Я сам люблю лихость, хоть и ношу сутану… Моя господыня тоже смех любит… Аделя! — крикнул он.
— Цо? — отвечал живой голос из комнаты.
— Ты любишь смеяться? Пан пулкувник хочет послухать, як ты смеешься!
В ответ на это послышался быстрый топот удаляющихся шагов, шорох платья.
— Ишь, сбегла,— улыбнулся пан пробощ.— Шустрая она у меня.
— Да, да,— она мне очень понравилась,— подхватил возбужденно Галдин.— Но чтобы нам с вами предпринять, пан пробощ?
— О, да у пана что-то есть на сердце,— подхватил хозяин.— Уж не влюбился ли пан в панну Ванду?.. Ну так я порадую пана — красивая паненка велела вам кланяться.
В другое время, и, пожалуй, не так давно, эти слова очень обрадовали бы ротмистра, но теперь они ему были приятны в такой же мере, как и все, что было вокруг.
— Ах, вот как! — сказал он равнодушно и снова посмотрел в ту сторону, где за рекой темнели теолинские липы.
— Я вижу, пан пулкувник умеет маску делать,— шутя наседал на него ксендз.— Это доказует рыцарскую волю пана.
— Нет, в самом деле,— перебил его Галдин.— Придумайте, куда бы нам пойти?
«Что если он предложит пойти к Клябиным? — мелькало у него в голове.— Нет, не надо,— это ребячество».
Ксендз пил красное вино, не торопясь ответить. Его веселые умные глаза бегали по оживленному лицу гостя, точно выпытывали у него его мысли.
— Можно к Сорокиной пойти,— наконец сказал он.— Пани Фелицата всегда рада гостям… Теперь у нее, наверное, кто-нибудь сидит.
Эх, придумал тоже! Что делать у этой дуры?
Галдин насупился, но потом с живостью ответил:
— Ладно,— к Фелицате, так к Фелицате!
Ксендз надел широкую свою черную шляпу, взял толстую палку и они пошли. Лошадь и собак Галдин оставил во дворе костела.
Усадьба адмирала Рылеева была недалеко от местечка, сейчас же за речонкой Чертянкой. Надо было переехать на лодке или пароме эту речку, чтобы попасть в сад, примыкающий к небольшому помещичьему домику.
Уже издали Галдин и ксендз услышали шумный говор, восклицания, смех. На широкой лужайке, окаймленной со всех сторон высокими, густыми ивами, пылал огромный костер;
— Однако тут действительно весело,— сказал изумленный ротмистр.
— Самое веселое место в губернии,— отвечал смеясь пробощ.
Они подошли поближе, всматриваясь в лица людей, никого не узнавая. Иные оказались в самодельных масках, иные вымазались сажею.
— К нам, к нам, дуракам! К нам, к нам, дуракам! — завопили ряженые, обступая вновь прибывших.
Черные тени продолжали носиться по кругу — это оказались катающиеся на гигантских шагах.
— Наконец-то я тебя вновь увидела,— сказала безобразная, с длинным носом, маска, подходя к ротмистру.
Григорий Петрович рассмеялся.
— По правде сказать, я не желал бы часто с тобою встречаться.
— Угадай же, кто я?
— Право, не знаю — должно быть, женщина и, судя по маске, уродливая: но скажи мне лучше, где хозяйка, перед которой нам надлежит извиниться за внезапное посещение?
Маска ему не ответила, с хохотом скрывшись в толпе.
Черт знает что такое! Как это могло случиться? Как можно дойти до такого состояния? Столько выпить и сделать такую пакость… Нет, он никогда не думал, что способен на это. Правда, он пил и раньше, выкидывал невероятные штуки, но никогда не спускался до подлости… А теперь это была подлость, гадость… трудно назвать то, что произошло. Он был в приподнятом состоянии, ему хотелось кричать, прыгать, выкидывать глупости — это все понятно, но Сорокина…
Григорий Петрович сидел хмурый у себя на кровати, смотрел в угол. Он положительно ни за что не мог приняться. Елена несколько раз звала его завтракать. Бернас подходил к двери и стучал в нее кулаками.
— Убирайся вон! — кричал на него расстроенный помещик. Наконец, он решился: надел китель, побрился, недовольно взглянул на себя в зеркало и поехал верхом в имение Рылеева.
— Вам кого угодно? — спросила его неопрятная девка, мывшая в передней пол.
— Барыня дома?
— Они-с под крылечком малину жруть…
«Идиотка»,— подумал Галдин, смотря на глупую физиономию девки, и прошел на крыльцо.
За крыльцом, защищенное кустами сирени с одной стороны, а с другой — стеною дома, было укромное прохладное место, где обыкновенно обедали.
За столом сидела Фелицата Павловна в сиреневом платье с оборками, рядом с нею о. Никанор — священник из местечка, которого Галдин видел всего раз в церкви. Они действительно ели малину со сливками. Увидев ротмистра, Фелицата Павловна изобразила на лице своем, довольно поношенном, подобие восхищения, соединенное с благодарностью, и высоко, к самому лицу гостя, поднесла пахнувшую лесною лилией руку.