Баблия. Книга о бабле и Боге
Шрифт:
– Ну зачем вы так? – опять засуетилась жена. – Мы, конечно, прощаем. Да и прощать не за что. Это ваша работа. У всех бывают ошибки. Встаньте, пожалуйста.
– Нет, не встану, – замотал головой мент. – Пока не простите, не встану.
– Прощаем, прощаем. Саш, скажи господину полковнику.
– Ладно, – нехотя промолвила дочка, – если ради Христа… Ладно.
Полковник проворно поднялся с колен, поклонился с достоинством, отдал честь и светски попрощался.
– А сейчас разрешите откланяться, у нас с Алексеем Алексеевичем остались еще небольшие дела. Приятные хлопоты, но хлопоты все же.
Алик сгреб в охапку жену и дочку. Залюбовался, перед тем как расстаться, на их глаза замечательные, шепнул им ласково:
– Я ненадолго, девчонки. Часа два максимум. И нарядитесь к моему приходу, лучшие платья наденьте. Праздновать будем.
Отрываться от семьи очень не хотелось. Но его вместе с миллионом ждал в офисе шеф. Завершавшийся бурный день нуждался в большой и жирной точке. Алик с неохотой выпустил из объятий Ленку с Сашкой и вслед за ментом вышел из квартиры.
Леонид Михайлович назначил аудиенцию не в будничном кабинете на третьем этаже обшарпанного цеха, а в парадном кабинетище на вершине нелепого стеклянного небоскреба. Торжественность момента несколько портило то, что вошел Алик в небоскреб с черного хода и поднялся в пентхаус на маленьком неприметном лифте. О существовании лифта любви в конторе знали немногие. Алик знал. Разнообразные наложницы шефа, ловко избегая купленной шефской женой охраны, проникали на лифте в покои ЛМ для услаждения его стареющей плоти и по-юношески задорной души.
«Вот и я так же, – думал Алик, возносясь в пентхаус. – Ласки друг другу сейчас дарить будем. Я ему миллион долларов в клетчатом челночном бауле, а он мне взгляды нежные и сдержанную благодарность. Только кто из нас шлюха? Обычно мужики девкам за нежность платят».
По всему выходило, что шлюха шеф. Мысль эта настолько позабавила и взбодрила его, что пришлось постоять с полминуты перед дверью в кабинет, стирая экстремально ехидное выражение лица. Когда на лице осталась просто радость и счастье от встречи с любимым руководителем, Алик вошел.
– Здравствуйте, Леонид Михайлович, это вам.
Он плюхнул клетчатый баул на ультрамодный хрустальный стол, но намеренно не рассчитал, и несколько зеленых пухлых пачек художественно просыпалась на столешницу. Пара пачек соскользнула на черный пол из редкого африканского дерева.
«Так оно лучше будет, – подумал. – Разговор на фоне миллиона не может закончиться плохо. Да и товар лицом надо предъявлять сразу».
Он еще раз оглядел получившийся
– Алешенька, сынок, родной, как я рад тебя видеть. Ты не представляешь, как рад. Достали уже все эти уроды кругом тупые. Глазу не на ком отдохнуть. Ни одной умной рожи в пределах досягаемости. Дай я тебя поцелую.
Шеф юрко схватил Алика за уши, притянул его голову к себе и поцеловал почти взасос. Не сказать чтоб это было приятно.
«О господи! – испугался Алик. – Не зря на лифте любви везли, а вдруг сейчас трахать будет? Да нет, – успокоил сам себя. – По бабам он, в голубизне не замечен. Просто человек старой формации. Помнит еще знойные поцелуи товарища Брежнева с товарищем Рашидовым. Высшая степень благосклонности так, по его мнению, выглядит».
– Ну, Алешенька, рассказывай, – повелел, отцепившись, ЛМ.
Алик вытер рукавом губы. Спросил растерянно:
– Что рассказывать, Леонид Михайлович?
– Ну, как там все прошло. Давай, сынок, говори, не стесняйся.
Не Пабло Эскобара сегодня изображал шеф, догадался Алик. Вот же он, знакомый с детства образ отца-командира из военных фильмов. Послал седой подполковник лейтенанта необстрелянного в разведку. Пустил уже по нему скупую мужскую слезу. Помучился умеренно, похоронил мысленно. А лейтенантик возьми да и вернись. Еще и языка припер на плечах своих полудетских. В клетчатой сумке на столе хрустальном язык лежит, душу своим зеленоватым оттенком радует. И плачет опытный командир, но уже от радости. И к награде героя представляет.
«Ах ты, жулик старый, – умилился он шефу. – Все лицедействуешь. Крутишься, как вошь на причинном месте. Некомфортно тебе, что героя сынка под зад коленом вышиб из штабной землянки, под пули на смерть верную. А вот хрен тебе! Не буду я тебе сегодня помогать. Сам изворачивайся».
– Что говорить, Леонид Михайлович? Что вас интересует? Я не совсем понимаю.
– Ну, про банкира говори, как ты его сделал. Давай, я хочу знать во всех подробностях.
– Ах, про банкира… – протянул Алик. – Про банкира. Это который Андрей Маратович, председатель правления Магаданпромбанка. Да?
– Да, да, да. Ты чего, издеваешься надо мной?
Хотелось ответить – издеваюсь. Но не ответил, промолчал. Шеф мужик умный, и так все поймет. Сказал на голубом глазу:
– Да вы что, Леонид Михайлович, как можно. Просто устал сегодня очень. Голова не варит. Сейчас все расскажу.
Для шефа была приготовлена лайт-версия битвы с банкиром. Алик в ней выглядел помесью Рэмбо и хитроумного Ходжи Насреддина. Банкир Андрюша представал в образе избалованного ребенка с чудовищным финансовым и административным ресурсом. Имелся также тончайший намек на самого Леонида Михайловича. Он выступал в роли наимудрейшего падишаха, но с легкой ноткой самодурства и волюнтаризма. Типа великий правитель с высоты своего поднебесного положения ненароком довел до истерики капризного дитятю-ростовщика, но верный слуга его Алик Рэмбо ибн Насреддин уладил недоразумение, к удовольствию, славе и выгоде своего повелителя. Уловив некую восточную цветистость слога в сказе о великой битве за бабло, шеф в очередной раз подстроился и сменил маску. Царем восточным стал. Хитрым, богатым, но умеющим быть благодарным слугам верным.
– Порадовал ты меня, сынок, – сказал он, выслушав рассказ до конца. – Ох как порадовал, давно так старика не радовали. Знаешь что? А бери-ка ты эту сумку себе. Заслужил. Бери давай, не стесняйся.
Алик предполагал, чем кончится щедрое предложение шефа, но отказываться было нельзя. Если сотрудник от миллионой премии отказывается, значит, спер десять как минимум, а то и всю контору из-под носа у хозяина увел. Он неуверенно и робко двинулся в сторону клетчатого баула.
– Иди, иди, – подбодрил шеф. – Не менжуйся, сколько хочешь из сумки бери… Сколько правильным считаешь…
ЛМ замолчал, Алик осторожно продвигался к хрустальному столу.
– Не стесняйся, – снова крикнул ему в спину Леонид Михайлович. – Заслужил. Бери. Хоть сто тысяч бери, я не обижусь, хоть пятьдесят. Заслужил. Честно!
Алик остановился. Понял, что если сделает еще пару шагов, сумма уменьшится до трехсот долларов. А если дойдет все-таки до сумки, еще и должным останется.
– Нет, Леонид Михайлович. Не заслужил я, не возьму.
– Заслужил, заслужил, я говорю, – облегченно выдохнул обуреваемый жадностью шеф. – Бери сколько хочешь, бери. Можешь тридцать тысяч взять, а хочешь двадцать.
– Не возьму. Во-первых, сделка проведена нечисто. Сколько я нервов ваших потратил, а во-вторых… Помните, как Атос ответил кардиналу Ришелье, когда он ему патент лейтенанта королевских мушкетеров предложил?
– Напомни, – заинтересовался ЛМ.
– Спасибо, ваше высокопреосвященство, но для Атоса это слишком много, а для графа де Ла Фер слишком мало.
– Ты чего, обиделся на меня? За увольнение, за полковника, за обыск? Зря обиделся. Я тебе сейчас объясню.
– Нет, Леонид Михайлович, я не в этом смысле.
– А в каком?
– А в таком, что для менеджера, сделку грязно осуществившего, и сто долларов премии много, а для ученика, соратника вашего, и миллиона мало.
– Так тебе два нужно? – всполошился шеф.
– Деньги тут вообще ни при чем. Мне доверие и уважение ваше нужно.
ЛМ снова упокоился. Главное было сказано. Не премию у него просил Алик, а полномочий, возможностей эту премию себе в карман положить самостоятельно. Дополнительных возможностей, сверхполномочий. Такая постановка вопроса вполне укладывалась в привычную картину мира шефа. Оставалось обсудить некоторые технические детали и проговорить всякие неприятные недоговоренности.
– Нет, Алешенька, я вижу, ты все же на меня обижен. Говори по-честному. Не хочу, чтобы между нами обиды оставались. Говори, а потом я тебе все объясню.
Следовало немедленно придумать какую-нибудь несущественную обиду. Что-нибудь мелкое, но с оттенком человечинки. И Алик придумал.
– Не то чтобы обида, Леонид Михайлович. А можно сказать, что и обида. Да вам доложили уже, наверное. Эти михаи, юристы, безопасники доложили уже. Сами знаете…
– Говори, говори. От тебя хочу услышать. Эти дебилы постоянно на мозги капают. И перевирают половину, как правило. Так что говори.
– Я все понимаю, Леонид Михайлович. И что уволили, понимаю. Деньги большие, сколько можно было терпеть? И то, что мента с обыском прислали, понимаю. Без документов деньги не вытащить. Я одного не понимаю, почему вы мне сами о своем решении не сказали. Документы у меня не попросили. Я бы вам, конечно, отдал. Я бы понял. А вы делегацию эту дурацкую прислали ко мне в кабинет. Мол, сдавай бумажки и выметайся немедленно. Мне кажется, я не заслужил. Не по-человечески это. Унизительно очень…
Он почти пустил слезу. Стоял, губы закусив, чтобы не расплакаться. Свой среди чужих, чужой среди своих. Шеф тоже, видимо, вспомнил культовый фильм. Подыграл идеально.
– Алешенька, сынок, дурачок ты. Ничегошеньки ты не понимаешь, – он обнял его и прижал голову к своему галстуку. Чтобы принять нужную позу, Алику пришлось нагнуться и неэстетично выпятить зад. – Ничегошеньки ты не понимаешь, – повторил шеф и погладил ему волосы. – Совсем ничего.
Как ни странно, стоя в неудобной позе, Алик не испытывал обычного отвращения к грязным офисным играм. Наоборот, кайф ловил, благодарен был шефу за филигранно исполненную партию. Умный он все-таки мужик. И он, Алик, умный. А два умных мужика всегда найдут способ выбраться из любой щекотливой ситуации без истерик, сохраняя некоторую долю достоинства и благородства даже. И спасибо ЛМ за это.
– Не понимаешь ты ничего, – еще раз повторил шеф и выпустил его наконец из объятий. – Бывают в жизни такие ситуации, когда поступать следует жестко. Для твоей же пользы все делал. Хорошо, для общей, если честно, но и для твоей тоже. Я в душу никому не лезу. Но я видел, что ты потерялся. Не Алика, ловкого, умного, заводного парня я перед собой видел, а размазню амебную. Ты мне объяснил потом, личные проблемы и так далее. Дурак три раза. Пришел бы, рассказал раньше, тогда бы и жестких мер не понадобилось. О доверии говоришь. А сам? Гордый. Надо гордость свою иногда в задницу прятать. Лучше так получается. Ну ладно, на ошибках учатся. Ты парень смышленый. Ты пойми, я терпел, сколько мог, терпел, но когда на меня чинуши наседать начали, терпеть стало невозможно. И тут у меня два выхода было. Либо по-тихому с тобой расстаться навсегда. Либо жестко тебя взбодрить. Не хотел я тебя терять. Верил всегда в тебя, Алешенька. С другим бы возиться не стал. А с тобой стал. Каюсь, разыграл я истерику, когда банкир в кабинете у меня позвонил. К словам прицепился. И делегацию этих дебилов к тебе об увольнении объявлять специально послал, и обыск… Но ведь барышню, когда в обморок падает, по щекам бьют. Больно. Не целуют в щечки, не гладят, а бьют. И ведь помогло. Сам видишь, помогло. Подумай, ты умный мужик, разве дал бы я тебе второй шанс, отправил бы тебя в сопровождении мента и роты омоновцев к банкиру, если бы не верил в тебя, не уважал? Думаешь, мне легко жестким быть, особенно с теми, кого любишь? Думаешь, сердце у меня не болело?
На этот раз слезу пустил шеф. Да так натурально, что Алик восхитился.
«Нет, не перещеголять мне его в лицедействе, – подумал. – Еще лет двадцать надо лгать и изворачиваться, тогда может быть. И то вряд ли».
Было совершенно очевидно, что проникновенный отмаз экспромтом не являлся. Шеф имел обыкновение придумывать подобные речи сильно загодя. Репетировал их даже перед зеркалом, а иногда и перед Аликом, как перед родственной, не чуждой артистизму натурой. Жизнь заставляла соответствовать великому партнеру. И он выступил на уровне.
– Правда, Леонид Михайлович правда? – в полуулыбке, полугримасе, дрожа лицом, спросил он. – Правда сердце болело?
– Правда, сынок. Действительно, правда, – сказал шеф и резко отвернулся от него, как бы сдерживая эмоции.
– Леонид Михайлович! – заголосил Алик. – Простите меня, дурак я, тварь последняя, тупица. Простите меня, пожалуйста, что плохо о вас подумал. Недостоин я с вами одним воздухом дышать. Скотина я неблагодарная. Вы столько для меня сделали. А я… а я… Простите ради бога.
Дальше последовали крепкие мужские объятия. Их скупые слезы перемешались, и поверили они оба почти, что не жулики они прожженные, а люди благородные, с высокими моральными принципами и огромной душой. Еще чуть-чуть, и мушкетеры беззаветные. И хорошо им обоим стало. Надо же и жуликам иногда людьми себя чувствовать.
Счастье, как обычно, оказалось недолгим. Разомкнулись объятия, высохли слезы, настало время и о делах поговорить.
– Ладно, Алешенька, я надеюсь, мы поняли друг друга и простили, – сказал, вздыхая, шеф. – Все мы правильно с тобой сделали. И доказательство тому вон та клетчатая сумка на столе. Может, возьмешь хоть десяточку?
Алик даже говорить ничего не стал. Лишь рукой махнул возмущенно.
– Единственная проблема в том, что эти дебилы черт-те что могут себе возомнить.
– Какие дебилы, Леонид Михайлович?
– Ну, эти, Михай, юрист, безопасник. Вся эта свора тупых бездельников. Знаю я их, любого могут сожрать с потрохами. И главное, не объяснишь им ничего. Это мы с тобой тонкие материи понимаем. А они не для тонких материй. Коровники ими только укрывать от дождя. Надо как-нибудь лихо тебя обратно вернуть, под фанфары. Чтобы сомнений ни у кого не осталось, а наоборот, чтобы место они свое заслуженное почувствовали у параши. О! Идея. У нас же послезавтра корпоратив новогодний в «Мариотте». Там и огорошим всех. Послушай, что я придумал…
Предложение шефа превзошло самые смелые ожидания Алика. Нарисованные перспективы пахли миллионами, а может быть, и десятками миллионов. Точка в конце трудного дня оказалась намного больше и жирнее, чем он думал. Возвращение блудного сына в контору обещало быть феерическим.До Нового года оставалась пара дней. Москва неотвратимо пьянела и погружалась в праздничную вакханалию. Переливалась Москва огнями, пахла мандаринами вперемешку с алкоголем. Подванивала потом от взопревших голов в меховых шапках и еще духами французскими от дамских тел разгоряченных, нарядных цариц бухгалтерий и логистических отделов Людочек и Ниночек. «Нажраться и забыться» – читалось в узких
Появление Алика в богато украшенном зале отеля «Мариотт» в традиции новогоднего алкогольного перемирия не укладывалось. Даже налоговая перед Новым годом проверок не начинает, даже менты маски-шоу стараются на 14 января перенести. Люди ведь тоже понимают. А Алик приперся. Бога он не боится, этот Алик, скандал устроить хочет, праздник испортить намеренно. Лица бывших коллег выражали одну и ту же мысль. Призрак на праздник явился, тень отца Гамлета. Ошибались они. Не привидением Алик себя чувствовал, а ужасом непроглядным, летящим на крыльях ночи. Шарахались все от него, по стеночкам жались, в глаза старались не смотреть. Он присел за круглый стол на двенадцать человек в центре зала. Стол тут же опустел. Сидел один перед горой деликатесов, виски потягивал. Как будто на елку в детском саду в костюме какашечки пришел. Типа, а Баба-яга против. Однако долго просидеть в одиночестве не удалось. Подскочил деловой и бодрый, как всегда юрист:
– Какими судьбами, Алик? Как дела? Как сам? Как сделка?
– Сделка делается, сам – как видишь, дела идут, а судьба, злодейка, играет мной как хочет.
– А-а-а-а, – озадаченно протянул юрист. – А-а-а-а… тебя ЛМ пригласил?
– А-а-а-а, крокодилы, бегемоты, – издевательски запел Алик. – А-а-а-а, обезьяны, кашалоты. А-а-а-а, и зеленый попугай.
Юрист понял, что разговора у них не получится, развернулся и побежал с докладом к Михаю.
– И зеленый попугай меня пригласил, – закричал ему вслед Алик. – Ты слышишь? Попугай зеленый!
– Какой попугай? – заподозрив тонкую аллегорию, остановился юрист. – Из КРУ Минфина, начальник департамента? Пуганов его фамилия, кажется?
Алик наклонил голову набок, сотворил безумное лицо полушута, полу-Гамлета и вновь запел:
– А-а-а-а, а тебя послал Михай. А-а-а-а, ты его не убивай. П-а-а-а потому что он весь мой. А-а-а-а то расправлюсь я с тобой. – Он закончил петь, помолчал немного и авторитетно добавил: – Понял, бля, в натуре!
– Понял, – шепотом ответил юрист и медленно, не делая резких движений, стал пятиться от стола. Читал он где-то, что, если попался на глаза хищнику, резких движений делать не надо. Через десять метров он все-таки не выдержал, развернулся и что есть мочи припустил в сторону Михая. Реакция юриста Алику понравилась. Оставалось не больше десяти минут до прибытия шефа и начала торжества. События развивались точно по плану.
Следующим после короткого совещания верхушки конторы к нему подвалил Валерка-безопасник.
– Здравствуй, Алик, ты зачем пришел? – недобро спросил он. – Скандал хочешь устроить? На грубость нарываешься, да?
– Я не нарываюсь, я жить не могу без родного коллектива. Праздник для меня – не праздник без него. Вернуться хочу.
– Куда?
– В лоно, Валера, в исторгнувшее меня лоно коллектива. К вам. Туда, где тепло и сухо и мухи не кусают. А то закусали меня в последнее время мухи. Пустите обратно?
– Это ты шефа спроси, если он разговаривать с тобой захочет после всего. А сейчас уйди, как человека прошу, уйди. Пожалей и себя, и нас.
– Нас не надо жалеть, – возразил ему мрачно Алик. – Ведь и мы никого не жалели. Мы пред Господом Богом и нашим комбатом чисты.
– Не хочешь, значит. Ваньку валяешь. Ну, пеняй на себя…
Он махнул рукой, и к столу подошли трое охранников вместе с гостиничным дежурным ментом.
– Товарищи, – неожиданно перешел на советскую лексику безопасник. – Товарищи, товарищ пьян, надо проводить, товарищи, товарища до выхода.
Алик демонически засмеялся, встал на стул, принял позу революционного поэта В. В. Маяковского и в его же стиле громогласно на весь зал продекламировал забавный, как ему показалось, экспромт:– Товарищи товарища тащили на кладбище,
Товарищ вдруг обиделся и дрищет в товарищей.
Не привыкать товарищам, от вони не ослепнут,
Ведь знают все товарищи, в какашках дружба крепнет.
Экспромт показался забавным только ему. Остальные замерли в шоке. Тишина установилась в зале, слышно стало, как подвески хрустальные на люстре позвякивают. Он отсчитал несколько секунд, ожидая аплодисментов. Не дождался и снова сел на стул. Как будто сигнал прозвучал. Ожили все. Повисли у него на спине трое охранников, а Валерка за шею уцепился. Мент суетливо нагнулся к свободному от Валеркиных объятий глазу и произнес волшебное заклинание:
– Пройдемте, товарищ.
Заклинание не подействовало.
– Не пойду! – заорал Алик. – Я с мужчинами гулять не хожу. Долой голубизну. Караул, помогите, пидорасы чести мужской лишают. Пидорасы! Кругом пидорасы!
Со всех сторон на помощь охранникам бросились многочисленные его доброжелатели. И юрист, и Михай, и отвергнутая им начальница рекламного отдела Наташа, и еще человек двадцать менеджеров среднего и высшего звена. Любили его в конторе все-таки. Чего не отнять, того не отнять. Любили…
– Да он пьян, он просто пьян. Посмотрите на него, он пьян! – кричал фальцетом юрист.
– Аккуратнее, аккуратнее, а то он побои снимет. Знаю я его. Я его знаю. Он может, тварь хитрожопая, – предостерегал Михай группу захвата.
– За лодыжку его держите и по яйцам, по яйцам, – рекомендовала свой фирменный прием Наташа.
Справились. На руки буквально подняли его немаленькую тушу и понесли к выходу. Издалека за траурную процессию их принять можно было. Только покойник неугомонный попался. Разговорчивый.
– Пидорасы! – кричал, извиваясь, Алик. – Кругом пидорасы! Отстань, козел, за жопу не щипай. Не щипай, кому я сказал! Извращенцы! «По тундре, по железной дороге, где ходит поезд Воркута – Ленинград!..» Сталина на вас нет, ироды! А еще интеллигентные люди. С высшим образованием. Мозг нации. Не мозг вы, а говно нации. Говно! Пидорасы! Пидорасы и говно! Караул, люди добрые, пидорасы в говне топят! Помогите!
На подступах к дверям процессия столкнулась с входящим в зал шефом. Замерла процессия, похвалы ожидая, готовясь кинуть труп врага к ногам своего вождя и повелителя.
– Здравствуйте, Леонид Михайлович, – совершенно буднично, как будто его в коридоре встретил, поздоровался с шефом Алик. – Я вот поздравить вас зашел, а тут…
– Отпустите его, – бесстрастно приказал ЛМ.
Алика поставили на ноги, сзади кто-то отвесил ощутимого пинка. Алик полетел вперед, но уцепился за руку Леонида Михайловича. Получилось нечто вроде неявного рукопожатия.
– Пришел, хорошо, – сухо отреагировал шеф. – Вопросов к тебе много. Посиди пока. Потом разберемся. – Он помолчал немного, окинул грустным взглядом недавнюю траурную процессию, потом хлопнул в ладоши резко и сказал: – Чего встали, праздник сегодня. Рассаживайтесь. Начинаем.
Несколько минут ушло на устройство сотрудников согласно местам, занимаемым во внутриконторской пищевой цепочке. Ближе к выходу и по стеночкам огромного зала ютились за длинными столами рабочие лошадки – менеджеры самого низменного звена, для них приглашение на корпоротив было огромным скачком в карьере. Посередине стояли столы поменьше. Бухгалтерия, производственный отдел, юристы, маркетологи и иной офисный средний класс. В начале зала у камина стоял крошечный, на пять человек всего, столик руководства. По правую руку от ЛМ был Михай, по левую – Валерка-безопасник. Алик в одиночестве расположился там, где и сидел раньше. Прозвучали фанфары, на сцену выбежал модный ведущий и спел песенку про пять минут. Особенно злободневно прозвучали слова про «помиритесь те, кто в ссоре».– А сейчас наш вечер откроет замечательный человек, семьянин и бизнесмен. В каком-то смысле отец всем присутствующим в этом зале. Доктор технических наук. Член совета по советам, науке и технологиям при правительстве России. Основатель нашего славного ОАО Леонид Михайлович Карпович.
Ведущий объявил шефа как чемпиона мира в тяжелом весе по боям без правил. Аплодисменты раздались не хуже, чем в Лас-Вегасе. ЛМ встал, взял протянутый микрофон, кашлянул пару раз и начал говорить:
– Дорогие друзья! Вот и подходит к концу еще один год. Год был непростой, но продуктивный. Прибыль нашей компании увеличилась еще на пятнадцать процентов. Мы освоили новые рынки, расширили линейку продукции. И в этом есть большая доля вашей вины. В смысле, заслуги. Заслуги, конечно. Я надеюсь, никто не остался обиженным и все получили по заслугам. Извините за тавтологию. Но особенно мне хотелось бы отметить одного человека, который присутствует в этом зале. Не буду называть его имени пока. Надеюсь, вы сами догадаетесь. Жизнь – сложная штука. Простите за банальность. А бизнес еще сложнее. Бизнес состоит из нюансов, полутонов, ошибок восприятия и других малоуловимых вещей. Зыбко все очень. То, что сегодня кажется прочным, как скала, завтра может рассеяться, как предрассветный туман. И наоборот, соответственно. Мало кто знает, но минувшей осенью наша компания попала в очень неприятную ситуацию. Речь шла о выживании холдинга в целом. Если вы думаете, что все вокруг радуются нашим победам, то ошибаетесь. Мир жесток, и чужим победам мало кто радуется. Нашлись недоброжелатели и у нас. Не буду останавливаться подробно. Что прошло, то прошло. Скажу лишь одно. Есть хорошая русская пословица. Друзья познаются в беде. И добавлю от себя, сотрудники тоже. Когда я вошел в этот зал, я испытал острый приступ счастья. Вы никогда не догадаетесь почему. Давайте, попробуйте, не стесняйтесь, кто угадает, тому премия в размере месячного оклада.
– Завтра новогодние каникулы, и вы от нас отдохнете две недели! – выдвинул льстивую версию Михай. Зал подобострастно рассмеялся.
– Не угадал, – равнодушно ответил шеф. – Хотя от тебя я месяцок отдохнул бы с удовольствием.
Михай подавился смехом, но все же натужно продолжил смеяться. Из последних сил стонал, всхлипывая, показывал, что шутка, шутка это. Пошутил шеф смешно. После жесткого комментария ЛМ желающих получить месячную зарплату не осталось. Только одна наивная рабочая лошадка с окраин зала пискнула:
– Ну, так Новый год же, праздник завтра…
– Не угадал, но десять процентов от оклада заслужил. За оптимизм. Счастлив я был, дорогие друзья, оттого, что большинство из вас людьми оказались, в самом простом и великом смысле этого слова. Людьми, а не стаей волков. Когда я вошел, то увидел, как пара десятков человек тащат своего товарища, бывшего коллегу, к дверям. Выкинуть его хотят с праздника нашего. Мне, наверное, сделать приятное пытались. Старались очень. Я посмотрел на их лица и расстроился. Мягко говоря, расстроился. А потом я перевел взгляд на другие лица. Их было больше, намного больше. В разы, в десятки раз. И я стал счастлив.
Шеф замолчал, обвел печальным и мудрым взором внимающую аудиторию. Вздохнул тяжело. Чего-чего, а паузу держать он умел. На Михая, юриста и остальных участников траурной процессии глядеть стало больно. Съежились они, скукожились. Кое-кто нагнулся и стал завязывать якобы развязавшиеся шнурки. Некоторые сползали медленно под столы. Наташа залпом хлопнула фужер с водкой. Насладившись произведенным эффектом, ЛМ продолжил:
– Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин сказал:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в наш жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Милость к падшим, друзья. Это важно. Я уже говорил, что в бизнесе все зыбко, неоднозначно. Сегодня падший, а завтра победитель. Да и не в этом дело. Милость к падшим само по себе чувство хорошее. Человеческое. А вы… Эх вы. Да, я понимаю, все знают, что уволил я Алексея Алексеевича неделю назад. Со скандалом уволил.
В зале поднялся ропот, шеф вскинул руку, сказал, отметая возможные возражения.
– Знаю, что знаете. Слухи в нашей конторе быстро распространяются, да и шлагбаум, выбитый Алексеем, все видели. Но милость, друзья! Где ваша милость? Как говорили в одном хорошем советском фильме: «Господа, вы звери. Вы звери, господа…» Не все, конечно, в нашем коллективе звери, но некоторые господа нюх явно потеряли.
ЛМ выразительно посмотрел на Михая, потом на безопасника. Они медленно исчезали под его взглядом. Леонид Михайлович буквально купался в психологических экзерсисах. Изысканное мучение ближайших сподвижников доставляло ему огромное, на грани с сексуальным, удовольствие. Алику же вид агонизирующих противников кайфа не прибавлял почему-то. Чувствовал он в воздухе пафосного зала запах страха и дерьма. Сегодня в говно окунали не его. Но запах все равно приходилось нюхать. Среда обитания такая у него, и никуда от этого не деться. Он вспомнил вдруг оранжерею с птичками щебечущими, море зеленое, Аю с медными волосами и ртом маленьким вытянутым. Давал себе слово не вспоминать никогда, а вспомнил. С большим трудом подавил воспоминание. В реальность вернулся. Только запах неприятный после этого стал еще резче. Шеф, исчерпав до донышка отмеренную себе дозу наслаждения, улыбнулся сладко и продолжил: