Баблия. Книга о бабле и Боге
Шрифт:
Ежепятничные пьянки с друганами не могли не привести к грехопадению. Виски – хорошо. Разговоры – хорошо. Приколы и караоке – совсем хорошо. Но без баб?! А где тогда смысл?! Тем более на работе Алика каждый день эротически пытала начальница рекламного отдела Наташа. Она каялась, принимала томные позы и пыталась расстегнуть ему ширинку.
– Я ошиблась, ошиблась, – причитала девушка. – Я думала, ты песик ласковый, а ты волк, право имеющий. Прости меня. Мне ничего не нужно. Я искуплю, я заглажу. Ты не пожалеешь, – уговаривала Наташа, прорываясь к его гульфику.
Разбираться в запутанной женской душе совсем не хотелось. Настроение Алика колебалось от «уволить надоедливую девицу, что было бы естественно и правильно» до «дать ей в рот, чего настойчиво требовал организм». Эротическое напряжение росло. Радионяня дома не способствовала его снятию. Он любил жену, но… Но всему есть предел. Предел наступил на четвертой или пятой пятничной встрече. Нажравшись для самооправдания намного больше обычного, Алик по-гусарски, почти в полном неадеквате подцепил компанию мутных девок, вроде красивых и молодых, и очнулся наутро в гостинице, окруженный потрепанными тридцатипятилетними шалавами. На полу валялись Сема и Федя. Угрызения совести отсутствовали. Наоборот, он почувствовал себя веселым и бодрым. Ощутил, так сказать, всю полноту жизни. В понедельник он уволил из конторы Наташу…
Алик отвлекся от воспоминаний и огляделся по сторонам. Полнота жизни окружала его во всем многообразии. По пруду плавали откормленные добрыми москвичами лебеди. Вокруг пруда ходили сами добрые москвичи. Кто их кормил – неизвестно, но голодными они не выглядели. Всякой твари есть место на свете: и солидному господину в льняном костюме с престижным Macbook Air на коленях, и киргизам в оранжевых жилетах, подметающим асфальт, и группе лоховатой молодежи, сосущей дешевые коктейли из алюминиевых банок, и ему, Алику, на свете место есть. «Жизнь – это способ существования белковых тел», – вспомнилась фраза из школьного учебника биологии. Мнит каждое белковое тело, что его способ существования уникальный. А ни хрена. Один только способ и существует. Один на всех, универсальный. Живи, приспосабливайся к обстоятельствам, чутко реагируй на изменения, повышай шансы своего потомства на выживание и свои шансы повышай. А если думать начнешь, отвлекаться на посторонние вещи, в себе рыться, к нулю устремятся твои шансы. Исчезнет тогда белковое тело. И способы любые станут излишними. Закончится жизнь. Вот он, Алик, например, думать сдуру стал. И что? Чуть с ума не сошел. А может, и сошел даже. Главное, от его безумия пользы никакой. Все несчастными кругом становились. Ну, жена, дети, понятно. С его смертью, духовной или физической, их шансы на выживание стремительно уменьшались. Завали он сделку, проблемы бы в конторе начались. В худшем случае – тысячи людей могли лишиться работы, остаться без куска хлеба. Шефа инфаркт хватанул бы наверняка. А ведь его белковое тело немолодое уже. Могло и не выдержать. Да что там шеф… Как будто он в мир свой выдуманный счастье
Алик сидел на скамейке, втягивал с наслаждением сырой и сладкий после небольшого дождичка липовый воздух. Счастье его переполняло. Удалось. Справился. Не других победил. Себя. Спасибо маме с папой и светлой головушке. Варила его голова. Даже когда безумен был, варила. Мозг его спас, привычка в любом безумии логику находить. Изворачиваться, выкручиваться, просачиваться между пальцев. На ноги вставать, как неваляшка, когда не ждет уже никто. Неандертальцы бегали быстро, копье далеко метали. А сейчас вот так. Без мозгов, без ловкости сознания и пластичности души, без упертости и нравственных шпагатов не проживешь. В лучшем случае оранжевый жилет на плечи и метла в мозолистые руки. Живи с краю, в лучшем случае мети улицы, по которым истинные герои ходят. Слава богу, есть у него все необходимые качества для выживания и не метла в руках, а чемоданчик с миллионом зарубежных денег. А еще есть то, что оценить невозможно, но без чего обойтись никак нельзя. Удача. Фарт. Благоволение судьбы. Некоторые называют это неуловимое НЕЧТО богом. Может, и так… Слабы люди, и он, Алик, слаб, а мир велик и сложен. И если везет тебе, если прет карта, сыплются с небес денежные знаки, то не будь гордым. Не думай, что это ты сам всего добился, потому что клевый такой и неотразимый. Скажи спасибо высшим силам, скажи и иди дальше к новым победам. Не заморачивайся сильно, но спасибо скажи. От тебя не убудет. А силам приятно станет. Даже если нет никаких сил, все равно скажи. А вдруг? А если?.. Закончив подведение итогов, Алик по давно сложившейся традиции закрыл глаза и приготовился вознести Господу благодарственную молитву. В этом деле была важна максимальная искренность. Не на совещании ведь выступает, не лоха очередного разводит. С богом говорит. Он расслабился, несколько раз шумно выдохнул, заглянул в себя, так глубоко, как только мог, и начал молиться:
«Господи, боже мой, спасибо тебе. Не за деньги спасибо, не за удачу и везение, хотя и за них тоже. Главное спасибо за то, что принял я себя. До конца, до донышка принял. Провел ты меня за руку, как дитя малое, сквозь леса дремучие, ужасы показал, соблазны великие и к свету вывел, к людям в мир. Я принимаю этот мир таким, каким ты его создал. Я склоняю голову перед тобой и миром. Дураки называют его несовершенным, а я поумнел, Господи. Он велик, он блистателен. Он развивается, твой мир, Господи. И нельзя отставать от него, и опережать его тоже нельзя. В ногу, нужно шагать в ногу. Раз, два, три… раз, два… Я, кажется, поймал этот ритм, Господи. Он очень сложен и прост одновременно, он тих и оглушителен, этот ритм. Но я поймал, кажется, поймал… И я счастлив, Господи. Спасибо тебе, я счастлив. Ты дал мне все необходимое, даже лишнее дал, а я в гордыне безумной чуть не отринул твой дар. Я здоров, умен и вынослив. Я не могу сделать счастливыми всех, но близких мне людей, себя самого – могу. А значит, и должен. Чуть не выкинул на помойку я дары твои и себя вместе с ними. Но чуть-чуть не считается. И за это тебе спасибо. Я поумнел. Я не буду делать подлостей… специально. Я не буду думать, что один на свете жить достоин. Девяносто процентов людей так думают, а я не буду. Но и миндальничать, мучиться ненужной рефлексией я не буду тоже. Потому что мне кажется, я понял, как называется твой божественный ритм. Кажется, понял… Вы-жи-ва-е-мость. Не-об-хо-ди-мость. Ты дал мне слух услышать этот ритм, ты дал мне мозг осознать его, ты дал мне здоровье, руки и ноги отбивать его. И спасибо тебе за это. Спасибо. Спасибо. Спасибо…»
Алик открыл глаза. На щеках было мокро. То ли дождик капнул, то ли… Мир после молитвы выглядел очищенным и посвежевшим. В голове еще эхом затухало последнее спасибо Господу, когда позади него послышался странный звук. Пролетело как будто около затылка что-то и воздухом влажным обдало. А потом он услышал произнесенную знакомым, очень знакомым голосом фразу:
– Да нет проблем, Алик. Не стоит благодарностей. Совершенно не стоит.
Он резко обернулся и увидел. В центре Москвы, недалеко от метро «Маяковская», в самом начале улицы Малая Бронная, за скамейкой на Патриарших прудах стояла Ая.
Он не поверил, невозможно было поверить. Не помещалась Ая в Москву. Слишком огромная, слишком невероятная. Поблек город. Потемнели вылизанные окрестные дома, а она блистала. Нет, не блистала. По-другому. Алик внезапно понял, что это она нормальная, а он, дома, люди вокруг серые и блеклые и всегда такими были. Просто не замечал раньше, пока она не появилась. А теперь заметил.
– Ты, ты, ты, ты… – бормотал он, задыхаясь. Больше ничего сказать не мог. Хватал ее за руки, касался волос. Все настоящее. Ая. Она. Любовь, им преданная. Здесь в Москве. Она. В голове зашевелился маленький колючий шарик.
«Мозг, – догадался Алик. – Да ну его, зачем он теперь, если Ая…»
Шарик не успокаивался. Жужжал что-то, пищал. Неуютно шарику было.
«А вдруг ты снова сходишь с ума? – расслышал он писк внутри себя. – Проверь, проверь, проверь».
«Пошел к черту, – ответил он писку. – Это она, я знаю, я уверен. К черту пошел, хватит. И потом, если я безумен, то как проверю?»
«Проверь, проверь, – заметался внутри головы злой шарик. – Вспомни молитву. Проверь. Ты знаешь. Ты все знаешь. Не поддавайся, держись. Ритм держи. Проверь, не пожалеешь…»
Не хотелось подчиняться злому шарику. Но он все еще управлял Аликом. Диктовал свою холодную арифметическую волю. Шарик считал. Мячик внутри скакал все быстрее. Быстрее… Алик не выдержал. Будто вышвырнул его кто-то на середину дорожки перед скамейкой. Он схватил за плечо первого попавшегося парня, гуляющего с девушкой вдоль пруда.
– Потрогай ее, – еле слышно, сказал осипшим голосом. Откашлялся и повторил. – Потрогай ее.
– Да ты охренел! – возмутился парень.
– Фу, маньяк, маньяк. Прогони его, фу! – взвизгнула девушка.
– Обалдел, урод? Невесту мою предлагаешь трогать. Да я тебе сейчас язык твой поганый в задницу засуну.
– Не ее, дурак. Вон ту девушку потрогай. Я денег тебе дам. – Он вытащил из кармана брюк пятьсот евро. – Ты же видишь ее, видишь? Ну скажи, что видишь, а? Скажи. Если мало, я еще дам. Не молчи, скажи…
Комок к горлу подкатил. Больше всего на свете боялся, что ответит парень: «Не вижу». И как жить дальше? Не сможет он снова себя уговорить нормальным стать. Выть на луну начнет, на прохожих кидаться. Нельзя, увидев ее, нормальным оставаться. Не получится…
– Дорогой, он псих, пошли отсюда, он с ума сошел. Я знаю, у моей подруги брат шизофреник.
Девушка тянула парня за собой. Он упирался, но сделал пару шагов в ее сторону. А потом остановился.
– Подожди, не спеши. Псих не псих, а пятьсот евро вроде настоящие.
Парень выхватил у Алика купюру и повертел ее перед собой.
– Точно настоящие. Ладно, я попробую. Но если девушка против будет, я не виноват. А деньги себе оставлю. Договорились?
Алик кивнул, и парень пошел к Ае. Чем ближе подходил, тем больше терял цвет. Выцветал буквально. А когда подошел, в мультик черно-белый превратился.
– Девушка, вы извините меня, пожалуйста, – сказал он остановившись. – Если вы против, только скажите, и я уйду. Я же не знаю, может, вы жена его. Игры у вас такие. Романтика, тра-ля-ля-ля. Я не знаю, все в жизни бывает. Вы против, девушка?
Ая отрицательно покачала головой. Парень осторожно, одним пальцем коснулся ее руки. И тут же отдернул палец, как будто обжегся. Стремительно побледнев, он побежал прочь. Его девушка бросилась за ним.
– Она настоящая?! – заорал ему в след Алик. – Скажи, она настоящая?! Я еще столько же дам, только скажи!
Парень остановился метрах в пятидесяти, поглядел на него испуганно и проорал в ответ:
– Она настоящая! – помолчал немного и добавил уже тише: – А я нет…
Он кинул пятьсот евро на землю, развернулся и медленно побрел к Садовому кольцу. Его догнала отставшая девушка. Она подняла деньги, сунула ему в руку, а он снова их выкинул. Несколько раз так повторилось. Она нагибалась, поднимала, а он выкидывал.
Алик почувствовал, как в голове надулся и лопнул злой шарик. Сомнений не осталось. Перед ним была Ая. Он стоял в трех метрах от любви своей и не мог пошевелиться. Им никто не управлял. Сорок лет злой шарик дергал его за конечности, растягивал губы в улыбке, сжимал сфинктер, заставлял беспокоиться о смысле жизни и курсе доллара. Он даже не подозревал, что его заставляют. Все люди двигаются и беспокоятся о чем-то. Это нормально. Неправда… Не нормально. Лопнул его злой шарик, а он остался. Вот сейчас действительно ОН остался. А что делать с собой, он не знал. Как жить без шарика в голове. Как ногой пошевелить, воздух липовый в легкие втянуть…
– Ты смешной, – сказала Ая грустно. – Ты очень смешной. До слез. Бедный, бедный Алик.
Сказала, словно ключ в замке ржавом повернула. Открылось что-то внутри со скрипом, и из этого чего-то хлынула, затопила его полностью и стала им Любовь. Он вспомнил, как люди дышат, и задышал. Он вспомнил, как люди ходят, и пошел. Он вспомнил звуки и заговорил.
– Аечка, слова ложь, но я не могу, я не умею по-другому. Ты прости меня, пожалуйста, я скажу. Я скажу, что люблю тебя. Я скажу, что недостоин тебя любить. Но люблю. Аечка, я сорок лет прожил и все время думал, думал… Думал, как денег заработать побольше, о сексе думал постоянно. Думал, что я великий, думал о теоремах и диетах. О последних моделях «БМВ» думал, о политической ситуации на Ближнем Востоке и ее влиянии на бюджет России. Думал о реконструкции Новорижского шоссе. О пробках, о шмотках, о процентных ставках. Я о миллионе вещей думал. И все они не имели ко мне никакого отношения. А я думал, это и есть моя жизнь. Пробки, ставки, ситуации, деньги, секс и мысли, непрерывные мысли о выдуманных вещах. Сорок лет я так жил, а потом тебя встретил. Испугался. Подумал: ты тоже выдуманная. Выдуманных денег и ставок не боялся. Хоть и догадывался, давно догадывался, что они выдуманные. А выдуманной тебя испугался. Проклял я тебя, предал. А знаешь почему, знаешь? Табу это в нашем мире. Человек должен жить в окружении придуманных неизвестно кем понятий и законов. Если сам придумывать начинает, нельзя, табу. Ты настоящая, Ая. Это мы выдуманные. Ты и есть реальность. А это все… Так, фикция. Видимость жизни. Не жизнь. Прости меня, Аечка. Мне стыдно. Прости меня, Любовь моя. Я так мелок. Меня почти нет. Но прости, если сможешь…
Алик обнял ее и заплакал. Ая пахла морем и солнцем, тропической оранжереей и райскими птичками. Жизнью она пахла. Липовый сладкий воздух скисал вокруг нее, превращаясь в смердящую гадость. Невозможно было от нее оторваться. Отпустишь, и смерть от удушья наступит тут же.
– Бедный, бедный Алик, – погладив его по голове, снова сказала Ая. – Боевой и радикальный, как всегда. Бедный. То существует, это не существует… Все существует. Мир целиком принять не пробовал? Слабо, а? Со смыслом и бессмыслицей. С пробками, курсом доллара и любовью. Попробуй. Попытайся хотя бы.
– Значит, земля, Москва, пруды, контора, все вокруг существует?
Он ждал ответа. Ая высилась над ним безбрежная, как небо недосягаемое. А он путник, заплутавший в пустыне, вопрошающий небеса, умоляющий осветить, показать дорогу.
– Конечно, – просто ответила она. – Существует.
– И я существую?
– И ты.
– И Либеркиберия?
– Существует.
– И ты?
– А я-то уж как существую! Словами описать невозможно. Я прям существо. Всем существам существо.
Алик догадался. Любовь внутри застыла, в лед превратилась на мгновение, а потом закипела, лавой стала и паром. А потом он взорвался. Жить не перестал, но распался на миллионы кусочков, кружил вокруг Патриарших прудов и не мог дотянуться сам до себя.
«Все, что со мной произошло… С самого начала… Она сама или я… Она меня… Я ее… Как это… Что в начале… Кто…».
Ая слегка надавила ему на виски, и он собрался. Снова собой стал. Осторожно, очень осторожно прикоснулся рукой к ее губам. Отдернул руку и быстро спросил:
– Ты бог?
– Конечно. Сам сделал меня богом. Не помнишь?
– Ты бог земли? Наш бог?
– Ваш, так получилось.
– Это я тебя сделал или ты всегда была?
– Ты такой сделал и была всегда в общем, сложно все, неоднозначно. Давай присядем, долгий разговор, похоже, у нас будет. И не простой.
Они сели на скамейку. Она достала из портсигара сигариллу и закурила.
– Дурацкая привычка, – сказала, затянувшись. – Не могу отказаться и вас травлю заодно.
Алик хлопал глазами и слушал. Ая умела нагнать абсурда. Бог, спокойно курящий сигариллы на скамейке у Патриарших прудов. Либеркиберия по сравнению с этим фактом казалась вершиной социалистического реализма. Что делать? Плакать, хохотать, молиться? Ориентиры потерялись, верх и низ постоянно менялись местами. Она правда бог? И он ее создал? А если создал, то кто создал его самого. Она? Урборос. Змея, кусающая свой хвост. Упражнение для начинающего дзен-буддиста. А еще он любил ее, это непонятное существо. Но если он ее сотворил, то кого он любил? А если она его создала, то мать, значит, а он сын. Если так, то инцест выходит, а если нет, то… Если, если, если…
– Сам-то как думаешь, – хитро улыбаясь, спросила Ая. – Что вначале, яйцо или курица?
– Я думаю, яйцо, только его не курица снесла, а другая птичка. Или не птичка. Птеродактиль, например. А яйцо мутировало, и курица получилась.
– Логично. Но нас двое. Ты и я. И нет никакого птеродактиля.
– Тогда не знаю.
– И я не знаю. Я помню Вселенную с начала времен. Я помню, как подумала о ней и она появилась. О, это была яркая вспышка. Вы называете ее Большим взрывом. Агрессивные вы очень. Нет, это был большой салют. Яркий, красивый,
– Так я правда создал Либеркиберию?
– Правда. Будь уверен. Либеркиберию создал ты. Такой смешной и замороченный мир мог создать только ты. Это я тебе как бог богу говорю.
Алик увидел удивительный город на берегу зеленого моря. Стеклянные небоскребы, в которых отражаются желтые дворцы, набережную, мощенную плиткой, и слегка запущенные парки с дорожками из белого песчаника. Очень захотелось снова очутиться там. Родным стало место, как Патриаршие пруды. Еще роднее.
– А как там, без меня? – спросил он, втайне надеясь, что Ая ответит: «Плохо, зачах город без хозяйского глаза, возвращайся, тебя ждут», но она надежд не оправдала.
– Да нормально, – сказала спокойно. – Без эксцессов. Лучше даже стало. По крайней мере, катастрофы перестали происходить каждый месяц.
– А миниумы как?
– Тоже хорошо. Порют их снова на улице. Ты не волнуйся, я справляюсь. Рулю в меру сил. Только стиль управления у меня пожестче. Ну, ты по истории Земли знаешь. В Библии подробно изложено. Кары небесные. Трепет божий и все такое. Это ты у нас либерал. Разводки, рычаги влияния и материальное стимулирование. А я так не могу. На мне два мира висят по твоей милости. Бросил бедную девушку с двумя мирами на руках. Одну, без поддержки, без плеча мужского крепкого. Тут не до игр в демократию. Накосячил – получи гнев божий. Хорошо себя ведешь – вот тебе благословение. И ты знаешь, работает. Простые схемы всегда работают надежно.
– А царь, царь сырьесранский, что с ним? Небось хитрит по-прежнему, изворачивается…
– Не хитрит и не изворачивается. Даже сопли не вытирает. И, честно говоря, вообще не дышит. Сняла я его. Жестко сняла. Так жестко, что новый от страху божьего либералом заделался резко. Диссидентов из тюрем повыпускал. Людей нормальных почти не гнобит. Ты не волнуйся, все в порядке. Живет и процветает великая Либеркиберия.
Алик за царя сырьесранского особенно не переживал. Другие поводы для волнений имелись, более существенные.
– Господи, – попросил он тихо и жалостливо. – Скажи мне правду. Мне знать надо. Я жить не смогу, если не узнаю. Ведь не просто так все. Не просто…
– Понимаю, самой интересно. Ну давай разбираться. Только вместе давай. Договорились?
Алик кивнул. В горле у него пересохло. Сейчас, сейчас узнает. Сейчас все смысл приобретет. Сейчас…
– На мой взгляд, существует три варианта объяснения, произошедшего с нами. Начинай, я продолжу…
– Я сошел с ума. Ты и Либеркиберия бред моего больного сознания.
– Это раз, – сказала Ая и разогнула палец на руке.
– Я не сомневался, что так и есть. До сегодняшнего дня не сомневался.
– А сегодня что стряслось?
– Сегодня я тебя встретил. Здесь, в Москве, на Патриарших. Это невероятно, невозможно. Но это факт. Мы сидим и разговариваем.
– Не факт, галлюцинации причудливы. Подумаешь, пруды. Могли бы и на Луне болтать, если галлюцинация.
– Но парень тебя трогал. Сказал, что ты настоящая…
– Тоже показалось.
– Ну, не знаю…
– Ладно, не буду тебя мучить. В своем существовании я уверена на сто процентов. Значит, вариант с шизофренией отпадает. Остается еще два. Есть идеи?
В горло как будто песок сухой набился. Язык не желал слушаться Алика. То, что предстояло произнести, то, о чем он думал с тех пор, как увидел Аю за скамейкой на Патриарших… Этого не могло быть. Не могло. Никогда. Он сделал усилие, язык отлип от нёба. Выговорил.
– Есть. Идеи есть.
– Давай, – подбодрила его Ая.
– Ты бог. Истинный. Единый и единственный. Ты играла со мной с самого начала. Голоса, Либеркиберия, наша встреча, проблемы в конторе и с семьей. Все задумано тобою. Показать ты мне что-то хотела. Вывести куда-то. Но я, тупой, не понял. Прости меня, пожалуйста, Господи.
На глазах снова выступили слезы. «Неужели, – думал. – Неужели это он… она. Чем я заслужил? Кто я такой? Не счесть людей на земле. Есть святые, есть грешники. А я самый обычный, среднестатистический. Верчусь в меру сил. Добываю пропитание, как могу. За что? Если, правда, если…»
– Это два, – спокойно сказала Ая и разогнула второй палец.
– Как это два? – прошептал, пораженный ее будничным тоном Алик. – Просто два? И все?! Умоляю, не мучай меня. Скажи. Умоляю, Господи!
– Не торопись. Чего ты кипятишься? Мы просто рассуждаем. Да, просто два. Есть такой вариант. Признаю. Но есть еще один как минимум. Например, истинный бог не я, а ты. И это ты мне показать что-то хотел.
– Но я не бог! – закричал он. – Не бог я. Я обычный парень. Самый обычный!
– Ну, во-первых, не ври. Не обычный, раз я тебя полюбила. Во-вторых, а мне откуда знать, бог ты или не бог? Может, ты сумасшедший бог? Устал от ответственности, сошел с ума. Себя забыл. На меня решил все свалить. Чем не вариант?
– Господи, пожалей, – простонал Алик.
– Ну точно, шизофреник. Я с ним как с разумным существом, а он в припадке бьется. Хорошо. Давай серьезно. Ты не бог, верю тебе. Но кто тебе сказал, что бог я? Не буду утверждать, что я самая обыкновенная. Скромностью излишней, в отличие от тебя, не страдаю. Ая уникальная, единственная, красивая, хорошая вся такая. Но чтобы бог? Вряд ли.
– А кто же тогда бог? – глуповато спросил Алик.
– Вот, ключевой вопрос. В самую точку. Детективы любишь?
– Не очень.
– А я люблю. Если в закрытой комнате труп и два живых человека, но никто из живых не убивал, тогда что?
– Самоубийство? – догадался он. – Но я все равно не понимаю…
– А говоришь обыкновенный. Мне даже мысль такая в голову не пришла. Если самоубийство, зачем детектив писать? Нет, не самоубийство. Тогда третьего надо искать, – сказала Ая.
– Но как третий пробрался к ним? Комната ведь заперта.
– А он и есть комната. Понимаешь? – пояснила Ая.
Алик ничего не ответил. Лицо скривил, застонал, руки царапать начал. Ая, не давая ему скатиться в очередной приступ, продолжила:
– Нам обоим показать что-то хотели, обоих куда-то вывести. Бог экономит силы. Дуплетом, как в бильярде. Одним махом семерых убивахом. Да не переживай ты так. Я же люблю тебя. Не рви душу. Это гормоны, всего лишь гормоны. Обыкновенные гендерные различия. Вот я не переживаю ничуть. Потому что баба. Сложилось – значит, судьба такая. Сколько раз видела, останется женщина одна с тремя детьми на руках. И ничего, пашет, как лошадь, на пяти работах. Детей на ноги поднимает и не жалуется. А мужик, малейшая неприятность – и сразу: за что? почему? в чем смысл? Мне без разницы, кто на меня эту ношу повесил – ты, бог, я сама. Не имеет значения. На мне два мира, и я буду их тянуть, раз так уж вышло.
Алик перестал корчиться. Смирился почти. Выше головы не прыгнешь, и так высоко поднялся. Вот перед ним существо, которое рулит на Земле всем. Действительно всем, он по себе знает, как это происходит. Он видит ее, он ее любит. А кто ее создал, главный она бог или не главный. Так ли это важно? Он почти смирился, но заорал вдруг истерично:
– Ты врешь! Врешь! Ты знаешь, что ты бог. Не ври мне. Не смей мне врать!
Он схватил ее за плечи и начал трясти. Голова болталась туда-сюда, медные волосы растрепались и обдавали его ветром. Она улыбалась, прикрыла свои удивительные изумрудные глаза и улыбалась маленьким вытянутым ртом золотой рыбки.
– Скажи! Скажи, сука! Ты мне должна сказать! Ты скажешь! Не молчи, скажи!!!
Ая замерла, он попытался ее толкнуть, но не смог. Как будто дом многоэтажный толкал. Не сдвинулась ни на миллиметр. Перестав улыбаться, но так и не открыв глаз, она холодно произнесла:
– Пятьдесят на пятьдесят. Или я, или не я. Миром правит вероятность. Кинь монетку.
– Монетку? – ошеломленно повторил Алик. – Монетку кинуть?!
Он задохнулся и уткнулся лицом в ее колени.
– Мооонеееткууу, – завыл. – Я не хо-чу мооонеееткууу. Я лю-блю те-бя. Не хооочууу!!!
– Ну хватит, любимый. – Ая открыла глаза, и две теплые зеленые искры упали ему на голову. Согрели, высушили слезы. – Прекрати, пожалуйста. Я сама не знаю. Честно. Да даже если бы знала, не сказала никогда.
– Почему, Аечка? – спросил он, целуя его руки. – Нет, не говори, не надо. Я понял. Я все понял.
– Ничего ты не понял, дурачок. Если бы понял, другой вопрос бы задал. Бедный, глупый Алик. Я тебе тысячи раз говорила: сам, сам. Ты должен дойти до всего сам. А ты? Глупый гений, самоуверенный трус. Все бежишь, прячешься. От себя не спрячешься, любимый. Даже я не смогу тебе в этом помочь.
Он поднял голову с ее таких родных, родней чем у мамы, коленей. Он хотел сказать ей, что любит, что жить без нее не может, поцеловать ее хотел. Но в последний момент он заметил на ее лице ожидание. И ждала она явно не поцелуев.
– Я понял, я правда понял, – прошептал он.
– Тогда скажи.
Он несколько раз открывал рот, набирал воздух в легкие, сказать хотел, но постоянно передумывал, менял вертящиеся на языке фразы. Закрывал рот, снова открывал. Выдыхал набранный воздух. Наконец он решился и, медленно произнося слова, спросил:
– Зачем ты здесь появилась, Ая?
– Вот! Вот, любимый! – Она подпрыгнула даже от радости. – Я верила, я знала. Ты не мог не понять. Ты – любовь моя. Я не могла в тебе ошибиться. Молодец, умница. Ура! Я не дура, я не дура! Аллилуйя!
Она скакала вокруг него, кидалась ему на шею, трепала за щеки, снова скакала. А он стоял обалдевший, любовался ею, такой красивой, настоящей: и не понимал, чем вызвано ее счастье. А потом понял. Сказал тихо:
– Я запутался, да?
– Да уж, запутался. Я думала, не распутаешься. Поэтому и появилась. Свои собственные законы нарушила. Трудно мне свои законы нарушать. Энергии много уходит. Ну там голос, куст неопалимый, еще куда ни шло. Но ты же у нас практик, материалист почти что. Пришлось. Пошло, конечно, прозвучит, но я раньше только одному человеку вот так являлась. Миша его звали, а может, Маша, а может, и Моша. Не помню, много времени прошло. Тоже чудак вроде тебя был, все метался между внутренним зовом и славой мирской. Так что ты у меня второй от сотворения мира. – Ая помолчала немного, а потом вдруг запела противным хриплым голосом: – «Все мы, бабы, стервы, милый, бог с тобой. Каждый, кто не первый, тот у нас второй!» Фу, гадость! – Ее передернуло от отвращения. – Но это тебе за молитву твою. Я как услышала, так чуть с седьмого неба не грохнулась. Ты что, реально думал, что все твои приключения, мир, тобою сотворенный, наша встреча – все только для того, чтобы ты дом на Рублевке купил и квартиру в Лондоне? Чтобы семь миллионов смешных зеленых бумажек заграбастать? Ты так думал, да?
– Да, я так думал, – еле слышно, дымясь от стыда, как потухшая головешка, сказал Алик.
Ая согнулась пополам, схватилась за живот и захохотала.
– Ой, не могу. Ха-ха… Прости, не могу. Какой же ты все-таки забавный. Ха-ха-ха… Первый заместитель самого Леонида Михайловича Карповича! – сквозь слезы стонала она. – Самого! Ха-ха-ха… Куда там бог? К чему Вселенная? Когда первый заместитель самого Леонида Михайловича. Держите меня, сейчас лопну от смеха вместе с Землей и Либеркиберией. Ха-ха… Прости, любимый, не могу…
Она повалилась на скамейку, задрыгала ножками, смеялась и плакала, подхрюкивала даже иногда. Через пару минут успокаиваться начала постепенно. Не сразу, прыскала еще смехом, вытирала слезы на зеленых глазах. Успокоилась наконец.
– О господи, – сказала на выдохе обессиленно. – Есть все-таки в моей работе приятные моменты. Никогда так не смеялась. Прости, любимый, я не хотела тебя обидеть. Но ведь правда смешно. Тебе показывали, тебя толкали, а ты на такую дешевку попался. И ведь умный, а попался.
Алик умножился на ноль. Вопреки законам математики не нолем стал, а в отрицательную область провалился. В минус бесконечность. Лучше бы он не существовал, тогда ноль, круглая уютная баранка, а так…
– Эй, эй, хватит, любимый, – затормошила его Ая. – Хорош самобичеванием заниматься. Это тоже гордыня. Я сама такая, не расстраивайся. Вспомни краник для месячных. Эта глупость похлеще твоей будет. Я такая, поэтому и ты такой. Или наоборот. Это как тебе больше нравится. Просто со стороны чужой тупизм четче виден. Сила в тебе есть. Не прячь ее, выпусти. Не будь как все. Помни, ты любовь моя. Помни об этом.
– И что мне теперь делать? – спросил он растерянно.
– Сам, Алик, сам. Я не могу тебе помочь. Только сам. Я люблю тебя, но сам…
– Мы еще увидимся?
– Не знаю… кинь монетку.
– Побудь еще немного со мной, пожалуйста.
– Хорошо, любимый. Ты знаешь, сколько у меня дел. Ну хорошо, я побуду…
Они сидели на скамейке у Патриарших прудов среди цветущих лип, молчали и держались за руки. Пока он чувствовал ее руку в своей, все имело смысл. И пруд, и липы, и город вокруг с радующимися теплой погоде москвичами, и даже жизнь его непутевая смысл имела. Но страшно, страшно было выпустить руку. Один он тогда останется. Мир-то добрый, его можно понять и приспособиться. А вот себя понять, к себе приспособиться без руки ее хрупкой сложно. Невозможно, наверное.
Сколько так сидели, он не знал. Время летело быстро. Оно вообще исчезло. Время. Только когда она сказала: «Иди… иди, Алик», он заметил, что зажглись фонари и уже стемнело. Он посмотрел на нее, впитал в мозг и сердце, в каждую каплю крови своей, развернулся и пошел прочь.
– Стой, подожди, – услышал ее голос через секунду. Обернулся.
– Телефон с собой есть?
– Да.
– Давай.
Он подошел к ней и отдал телефон. Ая одной рукой притянула Алика к себе. Поцеловала, не нежно, не страстно, а пронзительно как-то. До жилки крохотной, до сосудов мельчайших внутри поцеловала. Другую руку, с телефоном, она вытянутой держала и щелкала, щелкала быстро. Свет от вспышки проникал сквозь прикрытые веки и отпечатывал на сетчатке глаз ее лицо. Навсегда отпечатывал. Отныне весь мир он через нее видеть будет. Поцелуй закончился. Ая протянула ему телефон. Сказала:
– На, держи. Мой последний подарок. Чтобы не сомневался. Сомневаться – это хорошо. Это правильно, но во мне не надо. Я люблю тебя. Иди. Живи.
Она подтолкнула его в спину. И он пошел. Как загипнотизированный смотрел на экран телефона, где они целовались, и шел неизвестно куда…
– Что, забрался в малинник? – услышал он позади себя бабку Пульхерию. – Сорвал ягодку, на губах сладко. Думаешь, всегда так будет? Думаешь, люди простят? Автомат себе купи, обороняйся, хоронись. А то раскаешься, просрешься, отыкаешься. Пригнись, убьют. Пьют, едят друг друга люди. И у тебя будет хрен на блюде пожаренный. Уйдет подарок даренный, уйдет и тебя с собой унесет. Потому как ток тебя ударил. Варил, жарил ток. Гоп бог. Давай скачи, других научи. Гоп бог. Але гоп!
Бабка кружилась вокруг него, мешала ему рассматривать чудесную фотографию на телефоне. Причитала все время:
– Гоп! Але гоп! Гоп бог. Давай прыгай, ногой дрыгай. Гоп!
Он не слушал. Шел в никуда. Никуда не смотрел. Только на фотографию, где поцелуй. И Ая. И он…Через неделю близнецы без спросу игрались с его телефоном, рассматривали фотки и случайно нажали на «delete».
Примечания
1
Просто сделай это ( англ. ).
2
Азохен вей – на идиш ироническое восклицание, означающее нечто среднее между «Боже мой!», «Подумаешь!», «Ах какое горе!»
3
Сексуальные домогательства – горячий южный сильный ветер ( англ. )
4
AMG – подразделение «Мерседес-Бенц» по производству более мощных и спортивных серийных моделей.