Бабочки Креза. Камень богини любви (сборник)
Шрифт:
— Хорошо, спасибо.
Она положила трубку и усмехнулась.
Итак, некое подобие безопасности обеспечено. Надо приготовить одежду, а то утром всегда такая суматоха… Что надеть? Надо утеплиться, можно представить, какая там стужа, в этих промерзших стенах! Старый лыжный костюм, может?
Алёна в сомнении посмотрела на него. А что, он еще ничего… «Adidas» не стареет, как известно.
Нет, костюм светлый, неудобно будет по развалинам лазить. К тому же он слишком напоминает одеяние Вейки. И, главное, такое хорошее слово на груди этого поганого ряженого было написано, даже обидно! Ведь волшебная мельница Сампо — это практически подобие рога изобилия или некоей механической скатерти-самобранки, источник
Ильмаринен сделал это, взял за себя красавицу, а старуха Лоухи получила в свое безраздельное владение чудо-мельницу, но никто из бедных саамов, жителей Похъёлы, ни горсти муки, которые щедро молола Сампо, ни щепотки соли или самой мелкой монетки из того, что так и сыпалось из нее, не получил. Все забирала себе жадная старуха, присвоила этот финский рог изобилия, эту, можно сказать, скатерть-самобранку и…
И…
И!!!
— Боже мой, — тихо сказала Алёна. — Боже мой! Неужели это оно? Неужели так просто?!
Она кинулась к компьютеру и просидела за ним до темноты, то рассматривая карту Нижнего Новгорода, то один за другим открывая снимки Куйбышевской водокачки, снова и снова всматриваясь в очертания развалин, но того, что искала, так и не нашла. То ли оно просто не попало на снимок, то ли все это было лишь плодом ее воображения. Ну как тут снова не вспомнить миссис Оливер: «Представить я, конечно, могу… Я все могу представить!»
Наконец Алёна пошла спать в надежде, что, может быть, во сне явится к ней какое-то озарение, как случалось частенько, однако видела во сне лишь одного красавца и сердцееда Лемминкайнена, который был убит коварными колдунами Похъёлы и брошен в болота Маналы… в темные, промерзлые до самого дна, словно страшные подвалы Куйбышевской водокачки… И всю-то ночь Алёна мерзла, и закутывалась с головой в одеяло, и натянула сверху плед, но так и не смогла согреться до самого утра. А под утро, когда, как известно, снятся самые вещие сны и посещают нас прозрения, увидела она переулок Клитчоглоу и большую березу посреди заснеженного двора. Но вот странно — у березы были огромные, темные, гладкие, кожистые листья.
Такие же, как у фикуса.
И Алёна засмеялась во сне, потому что получила ответ на еще один вопрос, и ей даже не надо больше идти в «Шоколад» и кое-что уточнять у Сюзанны, — а потом она заснула сладко-сладко и, конечно, проспала бы утренний поход, кабы не был на шесть утра поставлен будильник.
Дела давно минувших дней
Наконец я успокоился. Все это имело отношение к далекому, далекому прошлому, а я жил теперь настоящим, и хоть Эльвира зримо воскресла в моих воспоминаниях, все же это были не более чем воспоминания. Совсем другое интересовало меня сейчас, но я не знал, как перевести разговор…
Васильев снова начал рассказывать — теперь уже о своих скитаниях. Я узнал, что он тоже похоронил жену — она упокоилась в Петрозаводске, а после окончания срока ссылки вернулся на прежнюю дорогу политической деятельности. Он вновь
— Я могу довериться тебе? — спросил он испытующе.
Я кивнул. Разумеется, он мог мне довериться! Из-за меня, пытаясь спасти меня, он убил человека! Я был обязан ему, да и не только поэтому — и по дружбе я помог бы ему всем, чем мог.
— Я доверю тебе свою жизнь, — сказал Васильев. — И не только свою.
Оказывается, он входил в состав Боевой организации своей партии. Все участники ее жили по условиям строгой конспирации и преследовались полицией куда более сурово, чем обычные, рядовые социалисты-революционеры, которые занимались только пропагандой и агитацией.
— То есть вы — такие же террористы, которые некогда убили Александра Второго? — спросил я изумленно.
— Да, — кивнул Васильев. — И многих других притеснителей народа. Слышал про убийство министра Сипягина? То-то же…
— Но объясни тогда, — наконец-то приступил я к тому, что меня сейчас волновало больше всего, и это были отнюдь не террористические акты Боевой группы социалистов-революционеров, — при чем здесь эта несусветная история с Тихоновым и госпожой Красавиной?! Почему ты в ней замешан? Почему ты говорил, что ничего не выйдет? Ты знал об этой странной авантюре? Кто она такая, эта Серафима Георгиевна, какое отношение имеет к ней Тихонов?!
— Серафима Георгиевна — наш товарищ, — сказал Васильев, и, надо признаться, я чуть не упал со стула. — Ее настоящая фамилия… пусть она останется тебе неизвестной, это вообще неважно. Ты далек от политики, но, наверное, даже ты можешь знать эту фамилию. С ней связаны такие террористические акты, что наши самые храбрые боевики преклоняются перед этой женщиной. По ее следу в Питере шла полиция. Удалось запутать след, сейчас ее ищут в Вильно и Риге, а мы спешно переправили ее сюда. Тихонов не состоит в нашей организации, но всей душой сочувствует нашему делу, как многие прогрессивные люди России, которые понимают, что старому режиму приходит конец. Он сам предложил нам спрятать Серафиму в актерской среде. Мы ничем не рисковали: на сцену бы вы ее не выпустили, ведь она совершенно лишена таланта.
— Да не сказал бы, — усмехнулся я. — Она очень ловко выдавала себя за вульгарную содержанку!
Васильев как-то странно посмотрел на меня, словно хотел сказать что-то, но не решался.
— Ну, договаривай! — напряженным голосом проговорил я, почуяв неладное. — Она в самом деле его содержанка?
— Э… э… — протянул Васильев. — Я не знаю их отношений, но не удивлюсь. Ты плохо знаешь Серафиму. Она никогда не притворяется. Предельно честна. И какой она тебе кажется, такая и есть. Я смотрю, — сказал он, меряя меня испытующим взглядом, — мои слова тебя волнуют? Ты уже похоронил своих мертвецов и готов открыть свое сердце… Послушай, Никита! Именем покойной Эльвиры Михайловны, которую любил ты и которая тебя любила до последнего дыхания… именем Лизы, вообще всем святым заклинаю тебя — держись подальше от этой женщины, если не хочешь, чтобы она погубила тебя! У нее нет чувств. Это революционная фурия, безумная фанатичка. Я безмерно уважаю ее преданность нашему делу, нашей организации, но раньше застрелился бы, чем отдал бы в ее руки свое сердце!
Его слова заставили меня содрогнуться, но… но я уже слишком глубоко увяз, чтобы пытаться выбраться. Я чувствовал, что жизнь моя и смерть — в руках этой женщины, и хотел выпить свою чашу до дна. Но, понятно, Васильеву я не намеревался этого показать.
— Что это ты придумал, Вася? — воскликнул я с наигранным ужасом. — Не скрою, она привлекательна, но… Нет, меня никогда не влекли безумные фурии!
Эх, все же не зря я посвятил жизнь сцене. Я стал хорошим актером. И я своей игрой убедил Васильева успокоиться.