Бабодурское (сборник)

Бортникова Лариса

А потом к нам из Германии прислали нового начальника отдела развития бизнеса. Красномордый дойч, типичный до смешного, до омерзения пункутальный и двинутый на работе. Вот на почве общей бизнес-двинутости они и сошлись. То, се. Дамла стала реже забегать ко мне, зато частенько околачивалась на пятом этаже в кабинете с табличкой: «Ханц Ирмлер. Начальник отдела развития бизнеса».

Сплетни попозли через месяца три. Дамлу у нас не любили. Поэтому сплетничали тщательно, с большой фантазией и некрасивыми деталями. А деталей, я вам скажу, набралось прилично. Ну и когда однажды после окончания рабочего дня, когда все, включая уборщиц, уже разъехались по домам, главный технолог зашел в переговорную, чтобы забрать

забытый диск с презентацией… тогда разразился скандал. Дамла в характерной позе сидела на пафосном дубовом столе, а Ханс в характерной позе знакомил ее с основами отношений между М унд Ж. Такая вот банальщина!

Дамлу вежливо поперли вон. Даже выдали положенное выходное пособие в размере пяти окладов. На четыре она купила новый БМВ, а на пятый пошла по магазинам за шмотьем, прихватив меня с собой.

– Такая вот пидарасская история. Как и вся моя жизнь. Послала резюме в Пфайзер. Завтра на собеседование.

– А Ханс чего говорит? – поинтересовалась я.

– А чего ему говорить. У него жена в Дюссельдорфе. Детей двое. Да и не нравится он мне.

– Дура ты, Дамла, – вздохнула я. – Как есть дура. Хоть не беременная?

– Хуй тебе, а не беременная! – заржала она, обнажая розовую десну. – Хотя, может, и зря.

На Пфайзер ее не взяли. Доброжелатель из «наших» доложил знакомцу из Пфайзера о случившемся казусе, и сплетня поползла по отраслевым конторкам, обрастая враньем. Через полгода Дамла устроилась на крупную фирму, но уже не в нашей отрасли. Еще через полгода подсидела тамошнего логистического босса.

А потом я уехала.

Она как-то позвонила мне. Сказала, что работой довольна, хотя все кругом пидары и ничего не умеют. Сказала, что мама ее уехала в Штаты не то на ПМЖ, не то еще что. Потом замялась… сказала, что живет не одна. Я, если честно, заволновалась. Решила, что дура вляпалась опять в какую-нибудь фигню. Нет. Оказалось, она оформила опеку над трехлетней девочкой и та ее зовет мамой. (Здесь все должны рыдать, хотя это правда.)

Бесправная женщина востока номер три

Найлан – это нечто. Это, я вам скажу, что-то с чем-то! Это то, что донести словами нельзя, и то, во что почти не верится. Найлан – высокая, подтянутая, аккуратная, спокойная, уверенная, умная, тактичная, доброжелательная. Аристократка.

Не принцесса на горошине, не маисовая королева, не сбоку припека, и не «ах, мы голубых кровей». Девичья фамилия Найлан в Истанбуле – это как Шереметьевы в Москве. Кто не знает прадеда Найлан – тот гяур, типа меня, и точка. Кто не знает деда Найлан – тот тоже гяур. И главное, что сама Найлан это свое османское голубокровие несет спокойно, не выкаблучиваясь, не задирая маленький носик. Отец Найлан – бывший посол одной из европейских стран – сед, строг, капризен и курит сигары, которые ему шлют из Аргентины его аргентинские друзья – владельцы заводов, газет, параходов. Мать Найлан родом из Измирских помещиков – статная старуха с тихим голосом. Но когда она поет, аккомпанируя себе на стейнвее, голос становится глубоким, густым, звучным. Картавое «р» идет ей необычайно, и она сокрушается, что дочь так и не удосужилась выучить французский и ей не с кем поболтать дома. «Вся эта мода на америку, – „америка“ звучит с парижским прононсом – до добра не доведет. Зачем? Ну зачем все эти проамериканские настроения у нашей молодежи. Это так… так вульгарно».

Не знаю что там «вульгарно», но Найлан с ее бостонским БА и техасским МБА ведет себя так, что все рядом с ней выглядит как слободской трактир с лубками на стенах. Сотрудники женского и мужеского пола это чувствуют, поэтому избегают долгих бесед с «нашей королевочкой», чтобы не попасть лишний раз в положение ниже плинтуса.

Нет. Найлан не высокомерна.

Найлан не снисходительна. Найлан не где-то сверху в эмпиреях. Она тут, рядом. Вся такая простая – простая, как пара шерстяных носков. Но вот любопытно, обслуживающий персонал – люди, которые четко ощущают свое подчиненное положение и этого не стыдятся, при виде Найлан становятся такими… послушными, что ли. Робкими. Нежными. Чуют нутром хозяйку. Это мы – типа тоже ровня Найлан лезем из кожи вон, чтоб ненароком не согнуть голову в почтительном «как вам будет угодно, ханым эфенди». А обслуге проще. Она и говорит так: «Как вам будет угодно, ханым эфенди». И первый, самый свежий чай, и самый лучший кофе, и самый вкусный пирожок несут не директору, а ей – простой такой манагерше экспортного отдела.

Мы год делили с ней один кабинет на двоих. Спрашивается, вот почему я села у двери, оставив лучшее место, то, что возле окна, для Найлан? Впрочем, я как-то потом уже к ней привыкла. И к ее всегда таким незначительным просьбам, воспринимаемым моим гегемоньим подсознанием как приказ, и к ее манере благодарить – словно одаривать шубой с плеча, и даже к ее странному юмору – совсем английскому.

– Фак! Я бы сдохла с этой сидеть весь день! – наша секретарша Айлин таращила подведенные синим глаза и ужасалась.

– А… Ничо. Можно жить.

У Найлан был муж – наполовину турок, наполовину англичанин. Это был такой крепкий дядька, очень состоятельный, очень умный, очень воспитанный. Я так понимаю, этот полукровка никаким таким генеалогическим древом похвастаться не мог, поэтому Найлан у него вызывала те же чувства, что и у нас. Он каждый день заезжал за ней в обед и они шли потреблять дары моря в близлежащий ресторан. Между собой они разговаривали тихо-тихо, обращаясь друг к другу на «вы».

Меня это поражало. Меня это удивляло. Мне это было странно, чуждо. И еще было чуть обидно, что я вот такая вся плебейка и ничего с этим поделать нельзя.

У Найлан имелась лишь одна проблема – она не могла родить. Ну никак. Три экошки – увы. Поэтому иногда она замирала и начинала плакать всухую. Выть, реветь, истерить, как полагается нормальным бабам, Найлан просто не умела.

Короче, тогда, когда мы с ней стол в стол работали, она решилась на четвертое эко. ЭКО, насколько я понимаю, очень вредная и противная процедура. Очень. Главное, что она уже боялась очень. У нее последнее ЭКО зацепилось, а на третьем месяце она детку скинула. И этот вот страх он прям в глазах читался ОГРОМНОЙ БЕГУЩЕЙ СТРОКОЙ.

– Не ходи, нафиг, на работу. Лежи. Вынашивай, дура! – орала я на нее, когда она пришла в понедельник вся напряженная, прислушивающаяся к себе. – Можно подумать, тебе деньги нужны! Блин! Сука буржуйская! Иди, блин, и сиди в своей вилле…

– Не могу. Не могу. Я, понимаешь… Я должна быть сама чем-то. Не просто там дочь, жена… Я сама. Это очень важно.

– Я сама, я сама, – передразнивала я ее. – Дети важнее.

– Ну я знаю. Но понимаешь, если я сейчас сяду. Все! Буду как мама. Всегда при ком-то. Не хочу. Я осторожненько. Я буду сидеть все время.

Муж Найлан подкараулил меня у проходной. Он умолял не давать ей ходить, таскать что-нибудь тяжелее бумажки формата А-четыре, нервничать и т. п. Он пихал мне свой номер телефона и требовал, чтобы я звонила, если мне даже на полсекунды покажется, что что-то не так. «Она гордая. Она не скажет. Она будет терпеть. Пожалуйста». – Он почти плакал. Я, разумеется, пообещала.

И выполнила обещание. Кажется, я даже в туалет с ней ходила. На третьем месяце, кажется, открылось кровотечение. Она почувствовала и ведь промолчала. Начала сама звонить врачу. Пришлось ее уложить прям на кресла в переговорной, потом позвонить охреневшему от ужаса супругу, потом еще ехать с ней в больницу. Обошлось, да.