Бабодурское (сборник)
Шрифт:
И плыла Алиска между столиками, колыхая бедрами в трикотажной юбчонке, и шевелила пухлыми губами, и дышала глубоко, задумчиво, и глазами коровьими бездумно так ласкалась… Ну и производительность, разумеется, падала в какую-то бездонную яму.
Любопытно, что Байрам Алиску колотил скорее по необходимости, чем от огорчения за ее неуместное поведение. То есть, ему было важно продемонстрировать соплеменникам, что он свои функции выполняет, а дальше… А дальше… Кажется, он даже гордился, что у него такой вот белий-белий огромный женщин имеется. Ой! А как они миловались в подсобке, думая, что никто не слышит… Слышали все. Производительность вообще обнулялась.
Долго
И мы гуляли на свадьбе до утра. И даже напились. И наш добрый шеф подарил новобрачным холодильник, а я подарила Алиске книгу «Королек – птичка певчая» и самоучитель турецкого, потому что проект заканчивался, и турки собирались валить на родину. Алиска как новоиспеченная турка, понятное дело, тоже.
Через месяц я куда-то переустроилась, быстренько подтерла файлы с ненужными воспоминаниями. Среди этих файлов оказались и Алиска с Байрамом. И только года через три я случайно встретила Алиску в «Шарике». Она все еще была лунной и томливой, легко ворочала огромные чемоданы и пила пиво из банки. Четвертый размер соблазнительно выпирал из декольте, а бедра все также бултыхались туда-сюда под красным трикотажем.
Мы вспомнились трудно, но вспомнились, и потопали курить и болтать.
– Ну, че ты? – спросила я.
– Да нормально, – ответила Алиска и стрельнула глазами на пробегающего мимо араба. – Живем потихоньку. Вот к маме моталась, в Иркутск. В Москве неделю у друзей пошарилась, сейчас домой.
– А живете где?
Она назвала какой-то населенный пункт, который, по моим приблизительным прикидкам, находился чуть дальше Альдебарана, короче – в заднице.
– Дом там у нас. Хозяйство. Байрамчик работает. Вот ребеночка будем делать.
Я вспомнила забавы в подсобке и поняла, что очень даже и сделают ребеночка, и удивительно, что до сих пор не сделали…
– А вообще как? – У нас с Алиской были разные рейсы, и я немного торопилась. – Нравится?
– Ага… – залыбилась Алиска. – Здорово! Тепло…
А потом вдруг мой рейс отложили, и мы направились пить пиво. Алиска рассчитывалась за ноль пять хайнекена, и в ее бумажнике я заметила черно-белое фото. С фотки, неулыбчивая, очень печальная, жаловалась на судьбу девушка в надвинутом на лоб платке и чаршафе.
– О! Это кто? – ткнула я пальцем в черно-белую фигурку. – Сестра?
– Щас, сестра! – заржала Алиска и потянулась к моей еще недопитой кружке. – Кума это моя! Кума!!!!
Оппа… Я неприлично громко сглотнула. Кума… не Кума, а именно кума… так называют вторых жен… Вторых… Жен… Я сглотнула еще громчее…
– Ну-ка расскажи… – До взлета оставалось около часа.
Если бы Алиску звали Галей, или Валей, или даже Ларисой… Оно бы было не так любопытстсвенно. Но ее звали Алисой, и она попала в нору… И точно, как та самая Алиса, наша луноликая красавица не испугалась, не отчаялась, не смирилась… а просто потопала дальше по тропке, изумляясь тому, что происходит вокруг и повторяя «все чудесатее, и чудесатее»…
Сначала был Истанбул – шумный, бойкий, веселый. Они жили в отеле, питались вкусностями, гуляли по Босфору и кормили с ладоней голубей.
Потом была Анталия – песок, море, жара, мартини и много
А потом медовый месяц офиналился, и Байрам повез Алиску домой – в ту самую возле-альдебарана – под диербакыром деревушку.
Турецкие деревушки – отдельная мелодия. Мелодия заунывная, тоскливая, русскому уху не привычная. Случаются такие жутенькие места, где до сих пор нет освещения и где женщины полощут белье в горных реках. Где дети зимой бегают босиком по снегу и не знают, как лепить снеговика, потому что снеговик это уже почти изображение человека, что есть великий грех. Бывают деревни менее жуткие. Там в кособоких мазанках старушки перебирают шерсть или лущат фисташки, а девушки похожи на козочек и даже умеют читать. Бывают деревни как бы села… И там все в порядке и со школами, и телевизор ловит все каналы, так что по вечерам старики могут смотреть на какие-нибудь МТВишные страсти и плеваться от омерзения. Я плохо знаю турецкую провинцию, совсем недостаточно для того, чтобы подробно описать, что там и как. Знания мои больше киношные и случайно подслушанные, но, в любом случае, для этой истории достаточные.
Вот, например, я точно представляю, в какую дырищу попала наша Алиса. В очень даже симпатичную турецкую дырищу с нехилым рынком-пазаром, с начальной школой и поликлиникой на одного врача-энтузиаста и пару фельдшеров. Горсть мечетей и мужские кафе в количестве четырех штук… Полтора баккала и настоящая кондитерская… Там даже имелся какой-то клуб, куда девицы ходили по утрам на курсы домоводства, а парни толпились по вечерам перед старенькими компами, чтобы добраться до Интернета. Да. Райцентр (Алиска сказала название – я забыла) находился где-то в получасе езды на машине, что означало почти цивилизацию. В райцентре (ужас, ужас) существовал настоящий бар, где подавали пиво. Эта юдоль разврата посещалась крайне редко и только мужчинами. В самой деревушке спиртного не водилось в принципе. Поэтому Байрам прихватил с собой пару бутылок Ракы и ящик Эфеса, и с помпой, а также с молодой женой въехал в родную деревню…
Пялиться на русскую красавицу выперлось все население, включая младенцев и парализованных старух. Алиса гордо вывалила из машины ляжки, обтянутые стретчами, а затем вынесла на улицу свой четвертый размер, предварительно укутанный Байрамом в шарф. «Ооооаххх», – зашевелилась толпа. Даже максимально завернутая в тряпье Алиса была нестерпимо хороша. И белые косы на голове – как корона (кстати, в турецком белые волосы означает седые волосы, а вот для блондинок употребляется термин желтоволосая). Наша желтоволосая Алиса плыла под пристальными взглядами соседей и ощущала себя богиней… Ага… А кем еще она могла себя ощущать, когда все остальные женщины были плотно упакованы в чаршафы (все помнят, что чаршаф – это хиджаб?) угольного цвета.
Впрочем, царствование Алискино завершилось минут через десять, когда Байрамов батюшка – лысый, бровастый и злой, швырнул через порог черную тряпку.
– Теперь так ходить будешь, – рявкнул Байрам и проследил за тем, чтоб жена правильно нацепила бесформенный балахон. – У нас тут женщина скромный, неблять. Ты теперь тоже неблять.
Вообще, я полагаю, что Байрам вот в это «блять-неблять» ничего обидного вовсе не вкладывал. Просто у него была такая гибкая философия, основанная на восточном менталитете и двух основных понятиях: блять и неблять. В Москве, в Стамбуле, и даже в Анталии Байрамов менталитет прогибался под объективную реальность, поэтому парадигма «блять-неблять» была несколько иной. А здесь, в родной деревне, парадигму устанавливал отец и молла…