Бабур (Звездные ночи)
Шрифт:
— Мир Алишер, когда бывал в Самарканде, много раз проходил но этой улице. В конце ее стоит до сих пор дом, где работал учитель. Мир Алишера Абдуллайе.
— Вы бывали на беседах Мир Алишера? — спросил Бабур.
— Да, мы с ним ровесники, но все равно я считал его своим учителем. Читал ему свои стихи, постоянно получал от него добрые советы. Оказывается, он не забыл меня: в своем знаменитом произведении «Мадолис ул нафоис» Мир Алишер помянул и вашего покорного слугу.
Белобородый Джавхари (у него даже брови успели поседеть) вызвал добрую зависть у Бабура. Вот бы и ему, Бабуру, стать таким поэтом, которого заметил бы Навои! Л то ведь
Джавхари повел их в махаллю [88] хлебопеков. Улицы были пустынны. Снег на них, еще никем не тронутый, доходил в иных местах до самых кончиков сапог тех, кто сидел в седлах. В тени обжигал лицо ветер, но там, где было солнечно, под дувалами и у стен домов обозначались лужи ростепели.
Бабур оглядывал плоские крыши невысоких домов. И на них снег не счищен. Вокруг вообще ни одного человека не увидишь. Подъехали к хлебному ряду, и там то же самое: все лавки закрыты. Удивление Бабура росло:
88
Махалля — квартал.
— Мавляна, хлебопеки перекочевали в другой город, что ли?
Джавхари вздохнул:
— О повелитель, уже три месяца, как на базар не выносят лепешек. Нет муки. Во время осады многие хлебопеки умерли от голода. Люди совсем обессилели. Выйти на крышу и смести снег не в состоянии.
Бабур почувствовал себя так, будто его упрекал Джавхари в таких несчастьях. Привычно посмотрел на Касымбека, ища поддержки или ответа на невысказанный вопрос. Касымбек сказал поэту с укором:
— Наверное, есть все же хлебопеки, остались в живых, а, мавляна?
— Есть, есть… Наверное, остались. Но нуждаются в помощи. Вот если бы сейчас повелитель приказал дать им муку… Наверное, торговый ряд снова открылся бы и люди поели бы знаменитых самаркандских лепешек…
Касымбек заметил, что Бабур готов поступить так сразу же, немедля.
— Повелитель, у нас самих осталось совсем немного зерна. Для войска нужны припасы. Чтоб торговать — на это не сможем дать муку. Может быть, позже…
Старый поэт смотрел на Бабура с надеждой. То ли черный суконный чекмень на угловатых старческих плечах, то ли коротко остриженная борода Джавхари — что-то в облике поэта напомнило Бабуру изображение Навои, сделанное Махмудом Музаххабом. Если он, Бабур, не оправдает надежд мавляны Джавхари, значит, не оправдает он надежд Навои. Бабур привстал в стременах, начальственно произнес, обращаясь к Касымбеку:
— Зерно и муку дать не торговцам, а хлебопекам. Надежный человек пусть надзирает над ними, а они пусть напекут лепешек — и от нашего имени раздать самым голодным! Пять-шесть мешков не лишат войско припасов. Караван из Джизака [89] завтра или послезавтра прибудет с зерном.
— Пусть вас благословит всевышний, о великий мирза! — с радостью сказал Джавхари.
Радостным был он один. Ахмад Танбал, натянув повод своего сильного упитанного жеребца, довольно явственно пробормотал:
89
Город
— Откуда взять столько хлеба, чтоб накормить всех голодных, что оставил здесь Байсункур? Мы пришли сюда не затем, чтобы их кормить.
С тех пор как в Оше сваты пришли от Бабура ни с чем и Ханзода-бегим так и не стала его женой, бек начал действовать против Бабура тайно, но с той большей ненавистью, скрываемой многочисленными поклонами перед «моим несравненным повелителем».
— Досточтимый бек, — Бабур выпрямился в седле еще надменнее. — Мы пришли не для того, чтобы накормить Самарканд, это верно, однако и не для того, чтобы его ограбить!
Танбал испугался намека — вчера его люди взломали лавки ювелиров. Глаза бека округлились, но тут же он попытался напустить на лицо обычную невозмутимость.
— Истинно вы говорите, мой великий, несравненный повелитель, — сказал он, — Но я хотел бы спросить: имеем ли мы право получить какую-то военную добычу в городе, за который отдали столько воинов? Добыча победителей законна, это наш древний обычай!
Слова Танбала понравились Ханкули, стоявшему среди группы нукеров, — это чувствовалось по кивку головы, по улыбке. Большинство нукеров также считали Танбала правым: если уж не все беки сумели овладеть такой добычей, что их удовлетворила бы, то что уж там перепало простым воинам, «завоевавшим» Самарканд, не кишлак какой-нибудь.
Бабур знал, что в его войске есть недовольные. Но дай волю бекам, самаркандцы помрут от голода, а ведь это его подданные, теперь тоже его подданные. Но начни спасать подданных от голодной смерти, беки и нукеры будут в три горла кричать: «Почему им дают нашу долю?»
Бабур взглянул на Касымбека. Визирь будто невзначай смотрел в другую сторону.
— Причина голода — не один Байсункур, так ведь? — сказал Бабур мягко. — Если бы мы семь месяцев не осаждали Самарканд…
Касымбек не захотел, чтобы Бабур оправдывался перед ненавистным Танбалом. Визирь решил закончить разговор единственно возможным способом:
— Слова повелителя для нас закон! Нечего спорить! Завтра же хлебопекам будет выдана мука и я сам прослежу за раздачей лепешек голодным!
Бабур бросил на визиря благодарный взгляд.
— Ну, с этим все, — сказал успокоенно. Затем повернулся к поэту: — Давайте-ка отправимся к книжным лавкам.
Мавляна Джавхари повел их кривыми переулками, и неожиданно открылась широкая площадь, закрытые наглухо лавки продавцов книг. Вдруг послышался какой-то шум, невнятные крики, из-за лавок выскочила простоволосая и босая женщина с безумными глазами, а за ней худой средних лет мужчина.
— Вай, пусть сгинет аллах, что убил мое дитя! Пусть он тоже помрет от голода!
Увидев конных, и женщина, и мужчина остановились будто вкопанные. Мужчина так и не смог преодолеть растерянности, а женщина опять принялась выкрикивать проклятия:
— Пусть сам всевышний гибнет в осаде! Пусть помрет от голода, как мое дитя! Пускай сгинет!
— Мулла Кутбуддин, что случилось? — громко спросил Джавхари мужчину.
Тот наконец пришел в себя, резко подбежал к женщине вплотную, схватил ее за руку, легко поволок ее, худую, обессиленную, за лавку, во двор. Только после этого, запыхавшись, возвратился и подошел к всадникам со скрещенными на груди руками.