Бабур (Звездные ночи)
Шрифт:
К Айше-бегим Бабур явился почти спокойным:
— Когда-то вы считали меня своим спасителем и дарили алмазы. Вы просили передать мне свое пожелание — взойти на трон и украсить ими корону. Сейчас у меня нет ни трона, ни короны… Я хочу уйти в горы, жить дервишем. Вы — дочь венценосца… Возьмите свои алмазы обратно… Их можно подарить… какому-нибудь новому спасителю!
Айша-бегим не растерялась, с готовностью взяла кисет, со спокойной злостью ударила в свою очередь:
— Если вы снова, как я вижу, намерены покинуть меня, предоставьте мне лучше полную свободу!
— Вот как? Хотите развода? Тогда… как сказано в Коране: «Да будет отныне твоя спина для меня как спина
К подножиям хребтов на юге Ура-Тюбе весна приходит поздно. Только к концу месяца хамал [129] здесь начинается пахота на волах. В кишлаке Дахкат, со всех сторон окруженном горами, что берегут его от ветров, урюк зацветает к месяцу савр [130] . Над горным кольцом поднялся величественный Пирях, чья вершина покрыта вечными снегами.
129
Хамал — название первого месяца солнечного года у мусульман, соответствует периоду с 22 марта но 21 апреля.
130
Савр — второй месяц солнечного года, соответствует времени с 22 апреля по 21 мая.
За околицей кишлака, на западе начинается крутой подъем, взглянешь вниз с его верхней точки на кишлак — и кажется, будто раскинулся он по дну пропасти.
А за тем крутым подъемом на склонах тоже пашут. Вон погоняет пару волов Тахир, босой, как и все дехкане. Высоко засучив штанины, идет следом одноухий Мамат, разбрасывает широкими взмахами правой руки семена; став бабуровским нукером, он держится все время с Тахиром. Поодаль пашут и сеют таджики из Дахката. Земля мягкая, погода ясная, работается легко. У всех хорошее настроение. Тахир в последние годы только и знал, что бои да походы, стосковался по земле, пашет теперь с наслаждением, временами напевает что-то вполголоса.
По крутому склону поднялся и Бабур. Он глядит на молодых босоногих людей, пасущих стада, пашущих землю. Бедняк обувь побережет, на здешних каменистых тропах ее мигом износишь. И одеты бедно, а душой бодры. Ну, а когда уж удается поесть досыта, то и вовсе чувствуют себя прекрасно.
Бабур сравнивает с ними себя: он тоже ведь здоров, крепок телом, полон сил. В чем он, двадцатилетний джигит, уступит молодцам из кишлака? Душевного покоя нет у него, потому и не может он здесь, среди этих величественных гор, наслаждаться жизнью, как живая частица самой природы.
Эх, если б все заботы были только об обуви!
Бабур стянул с себя сапоги, оставил их на меже и босым зашагал по вспаханной земле.
Земля бархатно мягкая, от нее так и пышет запахами весны и молодости. Человека бог создал из праха земного, — видно, из такой вот весенней, ожидающей, податливой землицы.
И нукеры, и дехкане обрадованно следили за доброй шуткой венценосца — походить по мягкой земле босиком. Но Бабур, оставив сапоги на меже, начал спускаться по склону, по острым камням, от которых больно становилось ступням. А он еще подчас и прыгал вниз, сокращая путь — и кровавя себе подошвы. «Зачем это он?» — недоумевали пахари. Стиснув зубы, Бабур продолжал спуск. Тахир кинулся за ним, с сапогами в руках. Догнал уже на середине спуска.
— Повелитель, наденьте сапоги! — Тахир дышал тяжело и учащенно. — Стойте же. Эти камни поранят вам ноги!
Бабур остановился и, взглянув
— А на ваших ногах нет ни ран, ни ссадин.
— Э, повелитель мой, мы привычные.
— Вот и я хочу привыкнуть.
— Зачем?
— Чтобы вам не завидовать, — ответил Бабур и пошел дальше. Тахир, легко двигаясь за ним следом, улыбнулся:
— Шах не завидует простому пахарю.
С легкой обидой Бабур возразил:
— Значит, и ты не поверил мне? Я сказал вам, что теперь я не шах, что отказываюсь от всего прежнего. — Он понимал, конечно, что и Касымбек, и оставшиеся с ним беки, и тем паче нукеры подумали, что сказанное тогда, в Ташкенте, было сказано сгоряча, и все двести пятьдесят человек, и матушка, Кутлуг Нигор-ханум, теперь здесь, в Дахкате. Но он им всем докажет, всем докажет…
Тахир вздохнул и промолвил:
— Мой повелитель, я верю вам больше, чем себе. Но избавиться вам от забот венценосца нельзя.
— Почему? Разве не было тех, кто родились венценосцами, но прожили жизнь без трона? И разве не было шахов, отринувших престол?
— Не знаю, может, были… Но вы не из та ких.
— Я из тех, кто познал обманчивую прельстительность власти, тщету и суету жизни венценосца… Уж если такие властители, как Джамшид [131] и Искандер Зулькарнай, оказались не более чем временщиками, если они, оставив свои несметные богатства, сошли в могилу, имея при себе саван, и только… — Бабур покачнулся, оступившись на тропе, Тахир хотел поддержать его, но Бабур сам выпрямился, устоял.
131
Мифический царь древнего Ирана и его основатель, повелитель людей и духов, обладатель сказочной чаши («Джами-Джем»), глядя в которую можно было видеть все, что происходит в мире; Джамшид якобы научил людей многим ремеслам; при нем люди не знали ни болезней, ни смерти.
Недавно Бабур перешел на ту сторону горы, что прикрыла Дахкат, достиг кишлака Оббурдон. Тогда он тоже говорил о Джамшиде, велел высечь около ручья на камне, будто от имени шаха Джамшида, стихи по-таджикски, а сложил их сам. Тахир запомнил такие две строчки:
Пораженный отвагой моею и силой — мир склонился у ног. Тщетно! Мир покоренный с собою в могилу унести я не смог. [132]Бабур приостановился передохнуть, продолжая говорить — не столько, может быть, Тахиру, сколько себе:
132
Эти строки Бабура через 452 года, в 1954 году, таджикский ученый А. Мухтаров нашел высеченными на камне около колодца кишлака Оббурдон. Камень этот ныне хранится в музее в Душанбе.
— Все тленно, великие государства рассыпаются, как только умрут те, кто основал их. А вот строки поэтов живут века.
— Я понимаю вас, мой повелитель, но ведь с нами беки…
— Отпустим беков, они уйдут драться за свои корысти…
Бабур, точно желая доказать, что в силах осуществить и такое намерение, снова пошел, не выбирая тропы, напрямик по острым камням. Ему было больно, это чувствовалось в походке, в нервно-напряженном лице. Тахир опять догнал его и опять стал настоятельно просить надеть сапоги.